Общепризнанно, что для того, чтобы быть легитимным, правосудие не должно быть политизированным. Эта проблема регулируется с помощью различных механизмов: как на институциональном уровне, в частности, благодаря гарантиям беспристрастности судей, о которых говорилось ранее, особому статусу судей, отделению правосудия от администрации, так и по существу, когда правосудию в каком-то смысле запрещается становиться настоящей властью.

Речь идет о том, что суд не вправе при отправлении правосудия принимать решения политического характера. Подобную гарантию можно обнаружить в различных правовых системах. В США это доктрина политических вопросов[99], которая была выработана Верховным судом США и согласно которой суд не должен принимать к рассмотрению жалобы, основанные на политических вопросах. В то же время не всегда легко разграничить правовые вопросы и вопросы политические, особенно когда сталкиваешься с судом, который благодаря Writ of certiatori имеет свободу усмотрения в отборе дел для рассмотрения[100]. Верховный суд США определил две ситуации, в рамках которых дело будет считаться политическим, а не правовым: 1) при отсутствии какого-либо юридического критерия, позволяющего рассмотреть дело[101]; 2) если оспариваемое решение относится к исключительной компетенции одной из ветвей власти[102].

Данный аргумент о юридическом критерии в разных формулировках встречается и во французском, и в российском праве. Скажем, можно вспомнить ст. 5 французского Гражданского кодекса, которая запрещает судьям выносить решения в виде распоряжений общего или регламентарного характера, чтобы судьи тем самым не становились законодателем. В России функция по отправлению правосудия в целом рассматривается как сугубо юридико-техническая, поскольку признаваемая за судами степень свободы толкования правовых норм весьма сильно ограничена «руководящими разъяснениями», регулярно издаваемыми Верховным Судом РФ, которые устанавливают строгие рамки для деятельности нижестоящих судов[103].

Все эти формальные ограничения предназначены для сохранения (или укрепления) легитимности правосудия, выводя его из сферы политической конъюнктуры. Похвальное намерение, вот только его реализация оказывается более сложной. Например, Конституционный Суд РФ в весьма специфический период установления новой постсоветской политико-конституционной системы страны был вынужден вынести ряд решений политического характера, таких как знаменитое решение о запрете Коммунистической партии[104]. В более общем плане доктрина отмечает встречную тенденцию, с одной стороны, по политизации правосудия, а с другой – по «осудебниванию» политики в англосаксонских режимах, где судьи все более и более наделяются полномочиями политического типа. Возможно, отчасти это объясняется историческим контекстом в той мере, в какой «принцип независимости судов не имеет первостепенной ценности в конституционных режимах британской традиции. Его историческое утверждение было скорее следствием установления парламентского суверенитета»[105]. Французская система не является исключением из этой тенденции – правосудию здесь отводится решающая роль, когда политическая ситуация становится тревожной: «При Четвертой республике вынесение в судебном порядке приговоров коммунистическим активистам за «посягательство на национальную оборону», хотя уголовное преследование изначально осуществлялось просто за действия, связанные с антиколониальной пропагандой, имело «педагогический» превентивный характер, которого нельзя было достичь сугубо политическими несудебными мерами (см. решение трибунала большой инстанции г. Марселя от 4 января 1950 г. по делу «Министерство обороны против директоров газеты «Новый Прованс» П. Эммануэли и А. Презиази (