– У меня достаточно опытный старший офицер, мой фюрер.

Пока они обменивались репликами, унтерштурмфюрер внимательно следила за выражением лица Роланда, все пытаясь понять: догадывается он о том, что перед ним не фюрер, а его двойник, или не догадывается?

«Если и догадывается, – молвила себе, когда мужчины оставили ее в каюте одну, – то неплохо изображает простачка, прекрасно понимая, что за появлением здесь двойника фюрера тоже скрывается какая-то политическая игра».

Как только Карцаг вошел, Мария, не давая ему возможности опомниться и окончательно оробеть, храбро сомкнула руки на его шее:

– Если я скажу, что у меня в жизни никогда не было в постели моряка, – этого намека вам хватит? Или понадобится еще какой-то, более утонченный?

Январь 1945 года. Германия. Баварские Альпы. Охотничий замок Вальхкофен на берегу озера Вальхензее.

Уснули они только под утро, при этом Скорцени был уверен, что в сладострастные утренние часы он окажется предоставленным самому себе: вдали от столицы, от начальства и вождей; в обнимку с прекрасной женщиной – пусть и не такой уж любимой, но все же щедро подаренной ему судьбой на этом заснеженном предфронтовом предгорье.

«Альпийская ночь, – мысленно бормотал он, погружаясь в предутреннюю истому, – прекрасная альпийская ночь! Блаженственно!»

Но именно эта, подаренная ему судьбой женщина безжалостно, хотя и сочувственно, вынуждена была вырвать его из запоздалого блаженства, чтобы вернуть к холодной фронтовой реальности.

– Сюда готов ворваться ваш адъютант, гауптштурмфюрер СС Родль.

– Дьявол меня расстреляй.

– С дьяволом все понятно. А что сообщить томящемуся в коридоре Родлю?

– Вы же знаете, Фройнштаг, что пистолет у меня в кобуре, – сонно пробормотал Скорцени.

– А при чем здесь ваш пистолет? – поинтересовалась Альбина, прощая ему упоминание Фройнштаг.

Она давно была знакома с оберштурмфюрером Лилией Фройнштаг[10], которая помогала ей входить в образ Фюрер-Евы, и также давно знала о том, что Отто и Лилию давно связывает «постельная дружба». Именно так – «постельная дружба» – и охарактеризовала свои отношения с первым диверсантом рейха сама Фройнштаг, давая при этом понять, что как женщина она заслуживает более естественной роли, чем «постельная женщина».

– Чем-то же вы должны застрелить моего адъютанта.

– Он только что из штаба полка альпийских стрелков, – объяснила Альбина. – Вас требуют к телеграфному аппарату.

– Из Берлина! – послышался из-за двери голос Родля.

– Убирайтесь к черту, Родль! А еще лучше, пойдите и узнайте, чего там от меня хотят.

– Это невозможно! Требуют вас, господин оберштурмбаннфюрер!

– Неужели эти пьяные карабинеры опять арестовали Муссолини?! – совершенно искренне изумился «освободитель великого дуче». – В следующий раз придется похищать не Муссолини, а карабинеров.

– Вполне допускаю, что арестовали. Но требуют вас из штаба Гиммлера! Просят, чтобы вы лично подошли к аппарату!

– Гиммлера тоже пристрелить? – ехидно поинтересовалась Альбина, усаживаясь в то же кресло у камина, в котором вчера преподносила оберштурмбаннфюреру уроки оральной нежности, и пытаясь хоть как-то привести себя в порядок.

Как ни странно это выглядело, однако Крайдер вновь появилась в своем нежно-розовом пеньюаре и вновь, в который уже раз, демонстрировала абсолютное невосприятие к холоду. Какое-то непостижимое для европейца, почти эскимосское невосприятие. К тому же, поглядывая на нее, Отто ощущал, что его опять влечет к этой женщине в соблазнительном пеньюаре, столь неестественно выглядевшем между погасшим камином и промерзшим окном. Жаль только, что к страстям его Альбина оставалась такой же демонстративно невосприимчивой, как и к холоду.