…о, это больше похоже на рисунок на песке, что размывается с каждой накатывающей волной. И атомы, глядя на все размывающиеся детали схемы, рисуют по их подобию снова и снова, то же самое, всячески сопротивляясь все новым и новым приливам. У них только одна цель – сохранять рисунок в читабельном состоянии. А в одной из строк этого рисунка написан посыл, приказ, цель для атомов, что участвуют в этом – сохрани меня. И атомы следуют ему. А в случае непредвиденного сбоя или чересчур сильно нахлынувшей волны расходятся восвояси. Каждый в свою, непредсказуемую для него сторону. В направлении, которое они не способны сами выбирать. Они разлетаются и блуждают без дела, пока вновь не наткнутся на другое, придерживающееся очередной инструкции сообщество атомов, к которому они без всякого размышления примкнут…
Я не дам им разойтись восвояси, – меня тошнило от нестерпимой близости моей кончины. – Я держу их в узде, в конфигурации. Я…
– Я – это архитекторский проект, – продолжала надрываться лектор, сделав вид, что не заметила моих оглушительно громких мыслей. – Вавилон, сооруженный миллиардами ничего не подозревающих рабочих. Твоя сущность призрачна и ощутима только лично тобой, но только до тех пор, пока рисунок на песке цел. А стершись, он уже более не позволит самого себя прочесть. Он – опыт, генетическая память, схема самоподдерживающейся организации, понятия о хорошем и плохом… И в то же время, всего лишь печать в клубке многочисленных и скоропортящихся нейронов…
…так что теперь, – лектор довольно перевела дух. – В случае, если тебе кто-нибудь задаст вопрос – кто же ты на самом деле? – ответ ты знаешь. Организованная, отчасти контролируемая материя, живущая вопреки энтропии. Материя, что способна охарактеризовать себя, ответив на этот вопрос…
Стрелки часов клонились вверх. Электричество в городе возобновили. Усилием воли я включал и выключал свет в комнате, замечая с каждым разом все больше разницы между тьмой и светом в своих понемногу восстанавливающихся глазах. Местоположение лампы я уже смутно различал. Вещи в комнате постепенно обретали форму.
Чтобы не сойти с ума, я приказал своему телу встать и прогуляться до кухни. Наблюдать за собой со стороны приходилось уже меньше, так как у меня снова появилась какая-никакая возможность смотреть на мир через глазницы, пусть и было все как в воде, еле различимо, словно на дне глубокого озера – мутные вещи появлялись в поле зрения неожиданно, но все же психологически так было куда уютнее. Так снова можно было выдвинуть предположения, что я жив.
Предположения… Сейчас все мои ничтожные ощущения опирались только на них. Кухонные принадлежности и интерьер я различал только по мере приближения к ним своих подслеповатых глаз. К сожалению, предположения о том, что за предмет передо мной, проявлялись в моих глазах гораздо раньше самого предмета. Поэтому приходилось подключать воображение.
Глянув в окно, я не без труда убедился, что уже наступила ночь. Мерклое, светящееся пятнышко застыло прямо над углом соседней крыши, между будкой и антенной. Многие не спали, а застыли в напряженных позах у себя дома, будто размышляя, или же окаменели перед телевизором. Какая-то машина бессмысленно кружила вокруг дома, проезжая мимо пустой детской площадки. Прижимаясь щекой к стеклу, я запоздало почувствовал в нем трещину – последствия ударной волны взрыва. В мыслях опять грозой озарилось произошедшее. Я судорожно попытался взворошить в себе хоть что-то светлое, имеющее смысл, надежду, стимул двигаться вперед, чтобы прикрыться от этой смертной тоски, но такого не нашлось.