Рычание повторилось. Теперь уже не было сомнений, что это зверь. От крайне дурного предчувствия в моей голове что-то сжалось, я будто забыл как пользоваться алиеноцепцией и потому бежал со всех ног как простой, ограниченный человек, которому необходимо увидеть все собственными глазами…

И перед ними предстала следующая картина. Над чем-то под деревом склонился огромный медведь. На звук моих шагов он развернулся всей тушей. Единственный глаз зажегся темным, бессмысленно злобным огоньком. Желтые клыки у старого знакомого были окровавлены. Под ним лежала она. Светлые, потемневшие от крови волосы разметались по земле. Лица не осталось, грудь измочалена, повсюду обрывки сине-красной одежды. Девушка была мертва. Рядом в уже намокшую от дождя грязь были вдавлены косолапым отпечатком два расплющенных яблока.

________

ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ЗАБЫВАЙТЕ ЛАЙКАТЬ ПРОИЗВЕДЕНИЕ

5. Глава 4. Нирвана

Медведь люто взревел и ринулся на меня, но неведомая сила с такой скоростью зашвырнула его в небо, что мой страшный крик, последовавший за ним вдогонку, так и не догнал зверя. Через пару секунд он превратился в неразличимую точку, затерявшуюся где-то в черных тучах, из которых теперь уже лило, как из ведра.

Я неверяще смотрел на то, что от нее осталось. Мне жутко было подойти ближе, чтобы разглядеть… Узнать… Я просто стоял на том же месте, упрямо отказываясь верить в произошедшее. Но картинка не менялась. Она была правдой. В знак подтверждения она обрушивалась на меня снова и снова, как этот ливень. А в голове прокручивалась одна и та же мысль… Надо было с ней тогда остаться.

Найдя в себе силы, я все же подошел к тому, что от нее осталось. Вода уже почти смыла всю кровь, но картина оттого не становилась менее ужасающей. Я мог бы защитить ее от чего угодно в этом мире… Но только не от собственной безучастности… Почему раньше я не осознавал так четко, как сейчас, насколько опасно в одиночку бродить по дикому лесу? Почему я спокойно допускал мысль, что она здесь одна, только ради меня, в глуши, беззащитная? Почему я не убил этого проклятого медведя сразу в тот раз, на берегу? И там и здесь я не хотел ни во что вмешиваться, не хотел чувства ответственности… И теперь эти две упущенные ответственности столкнулись между собой, породив без моего ведома третью, самую тяжкую и невыносимую, которую уже невозможно было окупить. Я горестно покосился на раздавленные яблоки. А ведь она хотела сделать мне приятно… И я хотел. Вот только уже некому.

Выпрямившись, я отрешенно подумал, как поступить с ее телом. Похоронить? Как это глупо… Но мысль оставить ее на растерзание падальщикам была мне крайне неприятна. Но и под землей ее ждет то же самое. В любом случае распад. Бесповоротная потеря того чистого, заповедного, что заставляло замирать мое сердце. Или сжечь? Может так было принято в их племенах. И снова меня окатило леденящей волной раскаяния… Каково будет ее семье, когда она не вернется ни завтра, ни послезавтра, никогда…

Меня охватило отвращение. Ко всему. К ее семье, что так далеко ее отпускала. К похоронным обычаям, ритуалам, к их иссиня-красным нарядам, да и вообще к любым традициям в целом. К самому себе, за то, что позволил этому произойти. Я сказал себе, что той девушки больше нет. Осталась только оболочка, материя, любыми способами стремящаяся к энтропии. Так пусть же этот путь будет чистым и наикратчайшим…

Шлейф от ее тела смотрел точно в темное, грязное небо. Значит, сейчас закат. Даже не отойдя безопасности ради в сторону, я обнулил земную инерцию ее останков. По моим ушам будто ударили с двух сторон ладонями, от слуха остался жалкий писк. Глаза застлало красной пеленой, туловище занемело. Вяло шевеля конечностями, я не сразу понял, что барахтаюсь в луже и от контузии ничего не вижу и не слышу. Но я воспринял это состояние как спасительную негу, в которой не было места для вины и прочих тягостных мыслей. К сожалению, чувствительность быстро возвращалась. Сев, я обнаружил, что у дерева, под которым она лежала, снесло крон, а комель покраснел. Обрывки сине-красной ткани на земле съежились и закоптились. Мои руки, грудь и лицо тоже покрылись красной пыльцой. Все, что осталось от саамки.