– Был старый фильм, – сказал я. – Не помню, как называется. Там герой красиво играл с женщиной в любовь. Она спросила: «Чем ты занимаешься?» Он ответил: «Я покупаю и продаю деньги». Скажи, хорошо звучит?

– Да. Только непонятно.

Я проехал еще пятьдесят метров, свернул, вкатился под низкую арку, во дворе остановился.

– Пойдем.

– Ты не закроешь окна?

– Нет, – сказал я. – Весь двор под видеокамерами. Есть инфракрасные, есть ночного видения. Если кто сунется – охрана сразу все увидит.

Поочередно открыл три стальных двери. Охранник, выглянув из своего закута, кивнул мне и посмотрел на мою красноволосую спутницу с глубоким равнодушием. Он давно здесь работал и навидался всякого.

Я провел ее в кабинет, включил настольную лампу.

– Хочешь выпить – в шкафу найдешь.

Сел в кресло.

Я ни разу за четыре дня не притронулся к ней. Ей это нравилось. Мы ужинали салмон-стейком, спаржей, шампиньонами на гриле. Ей это тоже нравилось. Каково содержание ее жизни – я не спрашивал. Где подобрал ее – не помнил. Помнил, что сильно поскандалил с женой и ушел из дома. Помнил, что в первый вечер испытал невыносимую тоску и боль. Перехватывало горло, подступали слезы. Как будто нажрался толченого стекла.

Она плеснула себе коньяку, глотнула торопливо («Куда торопится? – подумал я. – Жить? Наслаждаться? Или боится, что прогоню?»).

– Я чуть-чуть. Я пить не буду. Я нюхать буду. Хочешь понюхать?

– Нет.

Под моим взглядом она достала из сумочки миниатюрный кошелечек, очень потрепанный, из него извлекла нитку с иголкой, маникюрные ножницы, следом – пакетик с порошком.

– Не боишься с собой носить?

Она помотала головой.

– Я его всегда сюда прячу. Где нитка и иголка. Или – можно в коробочку с тампаксами, тоже вариант…

– А если поинтересуются, зачем таскаешь с собой нитку с иголкой?

– Глупый вопрос! Чтоб колготки зашить, если порвутся.

– Ты интересная тетка. На колготки денег нет, а на кокаин – есть.

Она беззаботно рассмеялась. Это был ее главный звук: легкий смех. Все четыре дня приходила в одном и том же коротком, сильно выше колен, платье. Возможно, все ее личное имущество исчерпывалось этим платьем – белым в синие цветы – и граммом стаффа.

– Налей мне, – сказал я.

Она поспешно налила, поднесла. Слишком поспешно. Я даже вздрогнул; показалось, что вижу ее впервые. Ноздри в белой пудре, взгляд прыгает, как шарик пинг-понга: со стола на шкаф, оттуда – на клавиатуру компьютера, оттуда – на мое лицо.

Я выпил. Ощущение, что все идет не так, то появлялось, то исчезало.

– Сядь на стол, – сказал я и показал пальцем.

– Хорошо.

– У меня к тебе просьба. Открой, пожалуйста, рот. И высунь язык.

Она опять засмеялась.

– И не смейся. Это еще одна просьба. Итого две просьбы. Третьей не будет. Ближе чем на метр не подойду. Честное слово. Просто открой рот и высунь язык. И посиди так, хотя бы минуту…

– Хочешь поиграть в глубокую глотку?

– Я не смотрел этот фильм. И я не хочу играть.

– Значит, это не игра?

– Ни в коем случае. Только сначала включи верхний свет. Я хочу все видеть.

Язык ее – широкий и короткий, ярко-розовый у кончика – выглядел слишком здоровым, младенческим.

– Да, – сказал я. – Вот так. Молодец. Только высунь на всю длину. В этом весь смысл. Широко открыть и далеко высунуть.

Помотала головой, закрыла рот, вытерла губы.

– Я так не могу.

– Постарайся.

– Тебе нравится унижать женщин, да?

– Это не унижение. Это упражнение. Улучшает приток крови и развивает подвижность лицевых мышц. Попробуй еще раз. Две минуты.

– Ты говорил – одну.

– Теперь я хочу две. Давай. Сделай.

Она снова высунула его.