– Здесь я провожу почти все время, Уилл Генри. Ты будешь приходить сюда только со мной или с моего особого разрешения. Главное правило, которое тебе надлежит усвоить: если что-то шевелится, не трогай. Сначала спроси. Всегда прежде спрашивай… У меня есть кое-что для тебя. Это рабочий передник твоего отца, с большим пятном, следом от работы. Пока он тебе велик, так что осторожнее, не споткнись. Ничего, скоро подрастешь.
На рабочем столе в большой банке что-то шевелится, извивается. Что-то пучеглазое. Вислогубое. Когтистое. Острые когти скребут по стеклу изнутри.
– А что вы тут делаете?
– Что делаю…? – Он явно озадачен. – А что тебе рассказывал отец?
«Я много где побывал, Уилл. Я видел чудеса, которые в силах представить лишь поэт».
Пучеглазая тварь в банке смотрит на меня и скрипит, скрипит по стеклу своими когтями.
И высокий человек в запачканном белом халате отвечает сухим лекторским тоном, точно обращаясь к аудитории единомышленников в таких же запачканных белых халатах:
– Я ученый. Сфера моих научных интересов охватывает причудливую тихую заводь натурфилософии, называемую аберрантной биологией, но более известную как «монстрология». Я удивлен тем, что отец тебе ничего не говорил.
«Доктор Уортроп великий человек, занятый великим делом. И я никогда не отвернусь от него, даже если сам ад будет грозить мне своими огнями».
– Вы охотник за чудовищами, – сказал я.
– Ты меня не слушаешь. Я ученый.
– Который охотится на монстров.
– Который занимается изучением редких и, да, довольно-таки опасных видов, в целом неблагожелательно настроенных к человеку.
– Монстров.
Шр-р-р, шр-р-р, – царапается тварь в банке.
– Это условный термин, часто употребляемый не вполне корректно. Я исследователь. Я тот, кто приносит свет в доселе неосвещенные места. Я борюсь с тьмой, чтобы другие жили при свете.
А тварь в банке с безнадежным упорством ищет выход из своей стеклянной тюрьмы.
Шр-р-р, шр-р-р.
Глава вторая
В крошечном алькове, куда он пихнул меня, точно коробку с ненужным барахлом, наследством дальнего родственника, совсем не было света. Помню, как я умолял отца взять меня в путешествие с великим Пеллинором Уортропом, чтобы я тоже мог причаститься к «великому делу» и своими глазами увидеть чудеса, «которые может представить лишь поэт». Но в первые месяцы, проведенные в его доме, я не увидел ничего ни грандиозного, ни чудесного. Зато адских огней хватало.
Все начиналось, когда я погружался в прерывистый сон. Сначала я долго скулил в полной темноте, зная, что едва я начну забываться сном, истощенный своим неизбывным горем, мне явятся родители и будут танцевать среди языков пламени, и тогда он, точно подгадав, завопит высоким, пронзительным, полным ужаса голосом:
– Уилл Генри! Уилл Генри-и-и-и!
И я выскочу из своего закутка, скачусь по лестнице в темный холл и, продирая опухшие от слез глаза, ввалюсь в его спальню.
– А вот и ты! – Чиркает спичка; вспыхивает лампа у кровати. – Что? Что ты на меня так уставился? Разве твои родители не говорили тебе, что это невежливо?
– Вам что-то нужно, сэр?
– Нужно, мне? Нет, ничего мне не нужно. А почему ты спрашиваешь? – И он тычет пальцем в стул около кровати. Я опускаюсь на него, в висках у меня бухает, голова клонится. – Что с тобой такое? Ты ужасно выглядишь. Тебе плохо? Джеймс никогда не говорил, что ты болезненный ребенок. Ты болен?
– Кажется, нет, сэр.
– Кажется? Любой дурак точно знает, болен он или нет. Сколько тебе лет, кстати?
– Почти одиннадцать, сэр.
Он хмыкает, оглядывает меня с головы до ног.