Хрустальников сложил руки на груди, наклонил голову набок и произнес:

– Слагаю мою повинную голову у ног прелестной феи. Виноват, тысячу раз виноват. Дела… Дел столько, что и… Да вот и он подтвердит. Он знает. Рекомендую… Позвольте вам представить… Стукин… Золотопромышленник, фабрикант…

Стукин вскинул на Хрустальникова глаза.

– Лавр Петрович… – проговорил он застенчиво.

– Что «Лавр Петрович»? Конечно же, ты золотопромышленник. Деньги промышляешь – ну и золотопромышленник, папиросы себе делаешь – ну и фабрикант. Ну-с, Елочка, угощайте нас чаем; велите подать коньячку… – обратился Хрустальников к хозяйке.

Та сморщила гримаску и сверкнула глазками.

– Сколько раз я вам говорила, Лавр Петрович… – начала она.

– Что? Что Елочкой-то назвал? При нем можно, при нем ничего… Он человек походный. С ним церемониться нечего. Он сам нам сейчас все покажет, расскажет… Стукин! Расскажи Елочке, как ты собаку из проруби спасал и как она лапками… Расскажи и покажи, как она лапками… Он покажет… А вы, Елочка, распорядитесь, чтобы коньячку…

– Хорошо ли будет коньяку-то?.. Насколько я вижу, вы уж и так много пили… – отвечала хозяйка, вводя их из гостиной в следующую комнату, составляющую маленький будуарчик. – Хорошо ли, я говорю? – повторила она, усаживаясь на диван и поджимая под себя ножки.

– Ничего, Елочка, ничего!.. Пьяный проспится, дурак – никогда… – отвечал Хрустальников, сел близ хозяйки в кресло и кивал Стукину, чтобы и тот садился.

– Ну, смотрите!.. Мне кажется, что уж вам довольно бы пить. Велите, маменька, поставить самовар и подать коньяку, – сказала она матери и, обратясь к Хрустальникову, прибавила: – Где вы это пропадали, в самом деле? Я вам две записки писала вчера и третьего дня, и ни ответа, ни привета.

– На охоте, Елочка, был, на охоте… Сегодня только вернулся, увидал ваши милые каракульки и вот у ваших ног…

– Как на охоте? Сейчас сказали, что у вас дедов было по горло, а уж теперь: на охоте…

– Ну да… Дела делами… а охота охотой… Ручку, Елочка, дайте ручку поцеловать…

– Не стоите… Я таким лгунишкам руку целовать не даю. Я здесь вас жду, пишу записки, а вы черт знает где пропадаете…

– Да что такое случилось-то? Что случилось? Ведь приехал же все-таки.

– Как «что случилось»? Тут ко мне извозчик пристает, за лошадей просит, тут ко мне портниха… А я нездорова, я раздражена, нервы у меня расстроены…

– Извозчик, портниха… О, это такие пустяки! Сколько надо? На, возьми…

Хрустальников схватился за бумажник.

– Что вы! Что вы!.. Потом…

Хозяйка кивнула украдкой на Стукина.

– Я тебе уже сказал, что при нем можно… При нем все можно. Этот человек – невменяемый человек, я его не считаю ни за мужчину, ни за женщину. Правда ведь, Стукин?

– Совершенно справедливо, Лавр Петрович, – захихикал Стукин.

– Ну, вот видишь, Елочка, он даже сам сознается. Сколько тебе надо извозчику отдать, сколько портнихе? Говори прямо.

– А вот маменька ужо вам подаст счеты. Счеты у ней. Она даже хотела сама идти к вам со счетами.

– Маменька! Сколько там по счетам? – крикнул Хрустальников.

– Да давайте больше… Давайте тысячу рублей, так с нас будет и довольно, – отвечал из столовой женский голос.

– Уж и тысячу! Я полагаю, что там не более пятисот рублей.

– А остальное Елочке пойдет на булавки. Кроме того, вы мне сколько уже времени на лисью шубу дать обещались.

– Когда же это я обещался?

– Как когда? Вы три раза обещались. Да и стоит. Кабы не я с моим кротким характером, разве бы Елочка так на вас сердилась за вашу ветреность?

– Ну, обещался, так получайте сегодня сто рублей на лисью шубу. Сегодня я добр.