Я слушал, моргал и время от времени кивал головой. Что мне еще оставалось? Как иначе скрыл бы я страх – а мне сейчас и впрямь было страшно. В этом уютном кабинете с развешанными гитарами и скрипками, с говорливым Кузьмичом мне было куда страшнее, чем тогда, в пронизанном напряженной тишиной Мраморном зале. И даже страшнее, чем на лунном поле. С каждым словом Хранителя страх сгущался, цепкими коготками щекотал горло, отдавался в ушах едва слышным звоном.

Да, сейчас я был в безопасности, никто не грозил мне, напротив, нечеловеческая сила, о которой соловьем разливался Кузьмич, явно собиралась взять меня под свое крыло. Только вот стоит ли совать туда голову? В Мраморном зале я понимал, что дело идет к смертному приговору. Сейчас, похоже, дело идет к чему-то пострашнее. Впрочем, уже поздно выбирать, развилка осталась позади. На лунном поле, на залитой тьмой стройплощадке, на заснеженной насыпи…

– И потому вы, Константин Антонович, соприкоснувшись с нашей жизнью, узнав правду о Высокой Струне, о нашем деле, должны сейчас решить – с нами ли вы. Войдете ли вы в Резонанс со Струной, предпочтете ли тусклую обыденную жизнь. Реализуйте же вашу свободу, скажите слово, которое станет завершающей точкой.

Гм… Не нравились мне эти слова о завершающей точке. Что-то похожее уже приходилось слышать совсем недавно. Точку ставить будем, Костян! Над буквой «i». А потом тяжелый грохот товарняка, острый луч рассекающего сумерки фонаря…

Впрочем, сейчас не до лирики. Похоже, от меня ждут каких-то слов, и тянуть больше нельзя. А не встать ли сейчас, не сказать ли, гордо откинув голову: «Мне не по пути с бандитами!»?

– Да чего решать? Все уже решено, – голос мой звучал на удивление спокойно, даже слегка суховато. – «Струна» делает правильные вещи. Я принимаю ее умом и сердцем, хочу внести свой вклад…

В памяти тяжело шевелились какие-то давние, заплесневевшие слова… Кажется, это из «торжественного обещания»… или нет, это я заявление о приеме в комсомол так писал. «Хочу учавствовать в передовых рядах». Переписывать ведь заставляли, блюстители орфографии… Ругались – казенный бланк испоганил, неуч…

– Другого мы и не ждали! – весело ответил Кузьмич. Лысина его засверкала еще ярче, он неуловимым движением выскользнул из кресла и принялся восторженно трясти мою руку. Ладонь его, надо заметить, оказалась на удивление крепкой.

– Остались формальности, – сообщил он наконец, потеряв вдруг всякий интерес к моей кисти. – Во-первых, заявление подписать. Это мы сейчас, это мы быстро. А во-вторых, и это главное, надо пройти некий… ну, скажем, ритуал. Как бы зримо зафиксировать свою причастность… Скажем, сегодня вечером… а лучше где-то около полуночи. Вечерком мы в «Дороге» посидим, отметим, так сказать, событие… Да вот тут, вот тут распишитесь, Константин Антонович.

Передо мной внезапно оказалась раскрыта огромная кожаная папка, а в пальцы мне Женя пихал толстую авторучку. Ого, а перо-то, кажется, золотое!

– Ну не кровью же, – понимающе усмехнулся Женя. – И не как в ведомости на аванс.

Я вгляделся в плотный, синевато-белый лист. Текст, набранный затейливым, в мелких завитушках шрифтом был не слишком обилен. Несколько строк, не больше. Только вот почему-то мне никак не удавалось прочесть их. Каждая буква сама по себе выглядела привычно, но вместе… Текст плыл у меня перед глазами, прыгал и переливался, точно воздух между мною и листом бумаги был затянут радужной пленкой. Не хотели слова складываться во что-то единое – стоило лишь вглядеться в них пристальнее, они разбегались, оборачивались тонкими крысиными хвостиками.