За четыре года замужества Аграфена родила трех парнишек, похожих друг на друга, как близнецы, и опять была на сносях. Знахарка Савелиха, глядя на ее большой живот, уверяла, что родит на этот раз Аграфена двойню.

Аграфена обрадовалась приходу Анны. За чаем подруги вспоминали о девичьих годах, говорили о семейной жизни. Анна жаловалась на одиночество, на тоску по мужу. У подруги были другие беды.

– А ты, Нюра, слышала весть? – вдруг спохватилась Аграфена.

– Какую?

– Этот барин-то, Прибыткин-то, что ваших допрашивал, на Юксе утоп.

– Да неужто? Кто сказывал?

– Сестренница моя сказывала, в воскресенье в церковь приезжала. Поехал, говорит, в тайгу золото искать и утоп. С ним будто утонул еще какой-то градский и один мужик балагачевский.

«Жаль, что утонул. Может, этот Прибыткин-то отвадил бы от тайги Матюшу», – подумала Анна.

Возвращаясь под вечер из села, она встретила возле пасеки деда Фишку. Он спускался с косогора к бане с охапкой дров.

Анна остановила лошадь и позвала его:

– Ну, дядя, заказывай поминки: Прибыткин на Юксе утонул. Аграфена Судакова только что сказывала.

Дед Фишка выпрямился, взглянул на Анну и, бросив дрова, перекрестился.

– Упокой, Господи, его душу. Неплохой был человек… А Юкса теперь опять наша!

Весь вечер старик был говорлив и весел. Не дождавшись утра, он поднялся ночью и ушел в село.

Утром его видели в церкви. Он поставил перед иконой свечку и всю обедню усердно молился.

Дед Фишка кружил по мокрой тайге. В логу, на Юксе, старый охотник в недоумении остановился. Берег был изрыт глубокими ямами. Вокруг лежали кучи перемытого песка, валялись срубленные молодые деревья. Пеньки срубленных деревьев еще не почернели, а на россыпях песка сохранились следы от больших сапог.

Сердце деда Фишки тревожно забилось. Пройдя еще с полверсты, он увидел новые ямы. Некоторые из них были перекрыты валежником и наполовину засыпаны. Возле каждой ямы дед Фишка вставал на колени и присматривался. Песок не успел еще слежаться и был рыхлым, как свежевыпавший снег.

Дед Фишка подозвал собаку, привязал ей на шею кушак и заторопился на стан.

Было ясно, что кто-то ищет золото. На другой день старик пошел в тайгу без собаки. Он шел густыми гривами леса, часто останавливался, прислушивался, веток на пути не ломал и кашлял в кулак.

День выдался пасмурный. Брызгал дождь, и в тайге было как в сумерки.

В густом пихтаче дед Фишка наткнулся на землянку. Он попятился в чащу и лег на землю.

Сколько времени пролежал дед Фишка, он и сам не знал. Зипун его давно промок, и не по-стариковски крепкие зубы выбивали дрожь.

«Да тут, кажись, и нет никого», – решил он наконец и встал, прислушиваясь.

Он подошел к землянке и открыл дверку. В углу стояли лоток для промывки породы, железная лопата с крашеным черенком. Под нары были запрятаны старый, измазанный в песке азям фабричной работы и медный чайник с дужкой из проволоки.

Охотник без труда опознал, кому принадлежали эти вещи. Азям он видел на плечах Зимовского, а из чайника пил воду у него на заимке.

На пасеку дед Фишка вернулся с затаенным отчаянием в душе. Понял старик, что если Зимовскому не помешать теперь же – тайга будет его. Вот когда наступила пора ночей не поспать, а придумать какую-нибудь уловку. Не зря Матвей наказывал ему не спускать глаз с Зимовского.

После Покрова дед Фишка зачастил в церковь. По селу ходил тихо, согнувшись, при встречах с людьми жаловался на недомогание. Слух о том, что старый непоседа-охотник хвор, разнесся по всей округе.

На самом же деле дед Фишка был вполне здоров. Больным он прикидывался неспроста. Мучительно и долго думал старик о том, как отстоять Юксинскую тайгу от Зимовского. Понимал он, что, не будь у Зимовского заимки по соседству с Юксой, был бы он менее прыток: из Сергева часто на Юксу не набегаешь. В конце концов дед Фишка решил, что заимку Зимовского надо спалить. Вначале он испугался этой мысли, несколько дней молитвами гнал ее прочь, но мысль назойливо напоминала о себе и скоро перестала казаться страшной.