Охотники посоветовались и решили походить по тайге, поискать несчастного. Друг ли, недруг ли это, был, но раз попал человек в беду, надо выручать. Испокон веков так было заведено у охотников.

До полудня ходили они по тайге, кричали и стреляли из ружей, но никто не отзывался.

Прежде чем повернуть к стану, в долинке присели на колоду покурить.

Не успели завернуть цигарки – на взгорке залаяли собаки. Дед Фишка вскочил, побежал мелкими, скорыми шажками.

Собаки лаяли совсем не так, как лают на зверя, – не заливисто, а сердито, и рычаньем.

Когда Матвей взбежал на взгорок, дед Фишка стоял без шапки и, крестясь, бормотал:

– Господи Иисусе, пронеси и помилуй!

Перед ним лежал скрюченный бородатый человек. Он был мертв. По изуродованному лицу ползал зеленый червяк-землемер. Возле мертвеца валялись капсюльное ружье и длинный еловый сучок.

Дед Фишка обернулся, посмотрел на Матвея, как бы спрашивая, за какую провинность Бог послал им такое наказание.

Несколько минут они молча глядели друг на друга.

– Надо в карманах пошарить, – решил наконец Матвей. – Может быть, бумаги какие есть. Обличье незнакомое.

Дед Фишка нерешительно, с опаской опустился на колени и несмело стал ощупывать карманы. Ни в карманах, ни в кожаной сумке бумаг никаких не оказалось. Из-за пазухи дед Фишка вытащил холщовую тряпку, завязанную узелком.

– Соль, кажись, – проговорил он, ощупывая узелок пальцами и подавая его Матвею.

По всей видимости, человек покончил с собою последним зарядом. Рожки из-под дроби, пороха и пистонов пустовали. Мешок из-под харчей тоже был пуст.

– Ну, Матюша, что будем делать? – спросил дед Фишка, покосившись на мертвеца.

– Дядя, это не соль, – держа на ладони развязанный узелок, сказал молодой охотник.

Дед Фишка взглянул на руку Матвея. На широкой ладони племянника в тряпке лежала щепотка крупного серого песка и четыре золотинки, каждая с таракана величиной.

– Это, Матюша, золото. Ей-богу, золото! Ну-ка, дай! – Старик взял кусочек золота, положил в рот и притиснул зубами.

– Золото! Неужто здесь нашел? – прошептал Матвей и огляделся вокруг, словно боясь, что кто-нибудь подсмотрит за ними.

Но размышлять о золоте было не время. Мертвец лежал у ног охотников, и с ним надо было что-то делать.

Решили положить тело в могилу, вместо гроба устроить ложе из мягких веток кедра. Рассудили так: если какая родня найдется, откопать недолго. Золото тоже не взяли. Возьмешь, – а потом за пустяки в тюрьме сгноят.

На другой день Матвей пошел тайгой на пасеку. Оттуда на лошади он намеревался поехать в Волчьи Норы, заявить властям о происшествии. Кто бы ни был погибший, крестьянин ли, охотник ли из чужих краев, или беглый поселенец без роду, без имени, каких в Сибири с каждым годом становилось все больше, он был человек, и бросить его, как падаль, совесть не позволяла.

Матвей долго шел тропой, потом свернул в сторону. Надвигалась ночь – холодная, с ветром, с дождем. Матвей решил переночевать на заимке у знакомого мужика Зимовского. От тропы до заимки было не больше трех верст. Зимовской поселился в этих местах недавно. Вокруг было дико, необжито, но зато привольно и богато.

На заимке Матвея встретили собаки. Они бросились на него, рычали, лаяли с хрипом.

Вскоре у ворот закраснел огонек цигарки.

– Кто идет? – спросил из темноты глухой, встревоженный голос.

– Это я, Степан Иваныч.

– Не то Матвей Строгов?

– Он самый.

– Здравствуй, редкий гость. Цыц вы, дуры! – закричал на собак хозяин.

В избе Зимовской зажег фитиль, вставленный в бутылочку с рыбьим жиром.

– Кто там, Степан? – спросил женский голос из второй половины избы.