– Пшел прочь, дурень! – гаркнул дворник и снова вытянулся перед приехавшими. – Прошу, господа!

Молодые люди, продолжая улыбаться, прошли внутрь, не удостоив больше взглядом забавного оборванца. Но вот ему выходка дворника не показалась забавной, и он подошел к закрытой уже калитке.

– Ты нафига это сделал, старый хрыч? – с угрозой в голосе спросил он.

– Иди отселева, убогий, – отмахнулся Лука, – а то вдругорядь не так еще получишь!

– Ладно, встретимся еще на узкой дорожке, – пробормотал тот.

– Эй, Митька, долго тебя ждать? – закричал староста, уставший ждать нового односельчанина, и тут же обернулся к священнику. – И чего ты, отец Питирим, вспомнил про эту Прасковью с ее ублюдком?

– Сам, поди, знаешь, – буркнул в ответ поп.

– Думаешь, выйдет?

– Как Бог даст.

– Ну-ну, – протянул Кузьма и велел подошедшему Дмитрию, – садись, паря, путь не близкий.

Тот, не переча, запрыгнул в телегу и едва не провалился в устилавшем ее дно мягком сене.

Расстроенный Модест Давыдович обедал совершенно без аппетита, чего нельзя было сказать о прочих присутствующих. Впрочем, долго это не продлилось, и вскоре радушный хозяин провожал членов высокой комиссии. Те, откушав, пришли в хорошее расположение духа и, отбывая, считали своим долгом сказать Батовскому несколько любезных слов, что, однако, не слишком улучшило его настроение.

– Вас что-то беспокоит, коллега? – осторожно спросил его более внимательный Гачковский, когда начальство разъехалось.

– Нет, благодарю вас. Ничего заслуживающего внимания, так – мелкие неприятности.

– А о какой еще версии говорил господин Фогель? – осведомился Владимирский.

– Да так, ерунда. Просто из-за созвучия названия деревни Будищево поначалу решили, будто этот самый Дмитрий кричал, что он из будущего!

– Любопытно, и что же вы?

– Как видите, к вящему моему сожалению, ничего подобного не выяснилось.

– Простите, но как вас понимать? – напрягся коллежский советник.

– Ну, посудите сами, Юлий Иванович, кем себя обычно воображают душевнобольные? Наполеонами, Цезарями, на худой конец, испанскими королями. Скучно! А тут, ни много ни мало, посланник грядущего! Впору диссертацию писать.

– Ах, вы в этом смысле, коллега. Да уж, тут с вами нельзя не согласиться, прелюбопытнейший мог быть случай.

– Кстати, а вы обратили внимание на его одежду? – осторожно спросил Гачковский.

– Пустое, – отмахнулся доктор, – одежда, конечно, престранная, однако местные дворяне своих дворовых как только ни одевали. Этот самый старый барин, господин Блудов, капитан-лейтенант в отставке, в прежние времена куда как больше чудил. Однажды дошел до того, что велел пошить для дворни древнеримские хитоны и тоги. Представление захотел устроить для соседей, понимаете ли, из Плутарха! Причем весьма короткие, особенно для девиц. А тут кальсоны с карманами, подумаешь!

– И чем все закончилось?

– Что именно?

– Ну, представление из Плутарха?

– А, так, покуда он эдак со своими дворовыми чудил, все тихо было. Когда же он удумал деревенских баб в такое же переодеть, тут у него усадьба-то ночью и загорелась.

Пока озадаченный врач раздумывал над превратностями судьбы старого помещика, в коридоре послышался шум, и через минуту в кабинет влетела очаровательная дочка земского доктора Софья со своими спутниками.

– Папочка, мы тебе не помешали? – прощебетала она своим мелодичным голосом. – Просто, как оказалось, Николаше и Алексею Петровичу уже пора в полк, а они не хотели уезжать не попрощавшись.

– Не смеем вам мешать, – откланялись Владимирский с Гачковским.

Софи изобразила в ответ книксен, Модест Давыдович кивнул, а господа вольноопределяющиеся откозыряли.