Но достаточно ли наказывать исполнителей, когда сценаристы и технологи остаются за скобками кровавой борьбы? Вопрос риторический. Поэтому лучший и по-настоящему действенный способ одолеть терроризм – включить его в собственную систему в качестве одного из многих «фундаментализмов», составляющих империю народов и укладов, перенаправить жало террора против тех, кто его провоцирует.

Вряд ли технологам террор-глобализации[3] удастся осуществить еще один раунд переворотов, который опрокинет правительства больших конкурирующих держав. Тем не менее, власти в России важно подготовиться к таким попыткам подрывного вмешательства в нашу политику, о чем речь пойдет ниже. Что же касается международной политики, то нужно сделать так, чтобы Ирак, Украина, Киргизия стали последними, поворотными пунктами безудержной террор-глобализации панамериканистов. Корея, Иран и Сирия в случае появления реальной угрозы интервенции, должны стать прямыми военными союзниками России – иначе тотальная «империя добра» обратит и саму Россию в «ось зла».

Ситуация 2000–2004 гг. в России является вынужденным компромиссом, который может быть обозначен как либерал-консерватизм либо олигархический национализм. Путин пошел на этот компромисс, поскольку это был единственный вариант выхода из Смутного времени, отползания от края пропасти, над которой висела Россия в 90-е годы.

Либерал-консервативный компромисс можно уподобить политике НЭПа, который, как известно, Ленин рассматривал в качестве временного отступления для перегруппировки сил. Собственно именно так – как перегруппировку сил – следует понимать всю путинскую политику. Однако, «угар нового НЭПа» уже прокоптил Россию. Вынужденная реакция Путина подошла к моменту своего решительного самораскрытия: либо будут сделаны следующие шаги по пути нашей органической реакции, либо Россия опрокинется вспять.

Что означает в нынешних условиях здоровая творческая реакция нашей национально-государственной традиции? Означает ли эта реакция отказ от ценностей западной демократии?

Если рассматривать демократию как внешний инструмент воздействия на политику России, если видеть в ней фактор упрощения и примитивизации русской политической традиции – то такая демократия должна быть отброшена прочь как ядовитая гадина. Наша политическая система стала жертвой тотального экономикоцентризма. Она строится как абсолютный аналог рынка. Покупка и продажа статуса, сделки между группами интересов, наконец, сама власть как руководство холдинга, оказывающего «услуги населению»; выборы всех уровней осуществляют как инвестиционные проекты, – необходимо исправить эту аномалию.

К русской модели демократии, адекватной нашей цивилизационной специфике, мы пока еще не подступились. Проблема не в том, что демократия наша молода, – существует точка зрения, что русское самодержавие в Средние века было своеобразной формой демократии (не говоря уже об опыте «вечевых» республик Новгорода и Пскова или об общинной самоорганизации русских крестьян)[4]. Дело в том, что современная наша демократия не вызвана процессами внутренней глубинной политической эволюции русских социальных структур.

В современных условиях диктата массовой информации власть капитала в политике становится угрожающей. Происходит молниеносное перетекание влияния капитала из экономики в политику. Схватка экономических группировок приводит не к органическому воспроизводству государства, а к механическому разрыванию его на куски, – государство рассматривается как пирог, а не живое целое.