– Почему все-таки взрыв произошел именно в тот момент, когда была нажата кнопка «Аварийная защита»? Это мне не давало покоя… И я один из двух или трех человек, который не подписал заключение комиссии, расследующей причины аварии. Я не согласился с теми выводами, которые были ею тогда сделаны. Мне как физику было непонятно, почему взрыв совпал с тем мгновением, когда была нажата та кнопка. Реактор начинает глушиться, а он взрывается! Мне нужно было понять природу явления… И уже в Москве мы раскрыли суть происшедшего и свою позицию довели до сведения всех заинтересованных лиц и организаций…

– К этому мы еще вернемся, а пока вспомним первую ночь. Итак, вы за рулем машины поехали к станции…

– Мне дали задание, чтобы с пожарными и главным дозиметристом мы определили, где брать воду.

– Зачем?

– По наивности еще предполагалось гасить ею реактор! То есть раз горит, значит, его нужно заливать… Кстати, некоторые очаги пожара действительно нужно было гасить водой – перекрытия, строительные конструкции… Мы подъехали к станции. Было точно 22 часа – это я отлично помню… И вдруг на станции как грохнет! Какие-то утробные звуки, будто что-то из ада вырывается… Взлетело что-то из реактора, искры вверх… Смотрим на приборы – все зашкалили! Я кричу: «Быстро под мост!» Никогда в армии не служил, не командовал, а тут приказной тон сразу же прорезался… Когда грохот кончился, радиационная обстановка тяжелая, и я распорядился, чтобы вся группа немедленно вернулась в Припять – рисковать было нельзя…

– Что-то из конструкций упало в раскаленный реактор?

– Нет, это был еще один паровой взрыв…

– Вы сколько пробыли тогда в Чернобыле?

– Улетел я 10 мая, к тому времени я уже переоблучился… 5 мая улетел Щербина, я был в его команде. Но я вызвал своего заместителя, ввел его в курс дела, потому и задержался…

– Ваши ощущения этих первых двух недель?

– Есть технический аспект: надо понять что случилось, что делать… Это само по себе очень сложно, но это одна грань трагедии. И другое – чисто человеческий аспект. При мне шла эвакуация Припяти, я видел, как пустели деревни, – и это все производит ужасное впечатление. Его трудно передать, надо все видеть собственными глазами…

– Ужасное?

– Противоестественное…

– И можно ли это понять?

– Человек привык жить в определенной среде, и эта земля прекрасная… И вдруг приходится уезжать… Вокруг запустение… И отстреливают собак, брошенных и ставших вдруг бездомными… Это все «противу жизни», противоестественно!.. Пришла большая беда… И находились силы, чтобы противостоять ей, постараться уменьшить ее размеры… Я глубоко сочувствовал директору станции, главному инженеру. Мне всегда Брюханов казался исключительно порядочным человеком, взявшим на себя фактически всю вину за случившееся…

– Но ведь он не понял, что произошло?

– Не понял… Я ему потом объяснял все происшедшее… Однако он все принял на себя, мол, я директор – значит и отвечаю за все!

– Но так и должно быть… Ведь первая его информация была ошибочна?

– Он просто не знал, что произошло. Считаю, умысла у него не было… Даже мы довольно долго разбирались, а в его распоряжении были считаные минуты… Это ошибка нормального человека, который и предположить не мог о возможности такой аварии на его станции…

– Скажите откровенно: есть расчеты проектных и запроектных аварий – неужели тогда не предполагали, что такое может случиться!?

– Отдаленные намеки были… Только потом, после аварии, мы поняли, что какие-то сомнения возникали, что есть определенные режимы, при которых ввод стержней генерирует положительную реактивность… Весьма маленькую, тогда не предполагали, что она может быть столь большой и катастрофичной… Конструктора какие-то меры принимали… Но честно скажу, в голову подобное не приходило…