Но он замялся, когда говорил о ее безопасности, и Элинор задавалась вопросом: что ее спаситель на самом деле хотел сказать? Она чувствовала себя в относительной безопасности, но он, казалось, в этом сомневался.

– Возможно, если вы знаете какое-нибудь место, где предлагают… вакансии для женщин…

– Я не в курсе, но Уэст должен знать. С вашего позволения мы заедем к моему другу за советом. Он доктор, и я хотел бы убедиться, что вы не пострадали.

– Со мной все в порядке. – Тронутая такой заботой, Элинор густо покраснела.

– У вас на щеке синяк, мисс Бекетт.

– Да? – Она коснулась щеки, но ничего не обнаружила.

Ее спутник подался вперед, скосив глаза, потом снова откинулся на сиденье.

– Я ошибся. Это игра света…

«Почему у него вдруг сделался такой настороженный и болезненный вид?» – думала Элинор.

– Мистер Хастингс, вы очень добры, но я не могу… просто пойти с вами. Мы не были представлены друг другу, и вы, возможно…

– Дьявол? – подсказал он и протяжно вздохнул. – Тогда что же вы предполагаете делать?

Элинор посмотрела в окно и увидела, что пошел снег. На респектабельную комнату уйдет большая часть оставшихся у нее средств. Конечно, можно было продать побыстрее красное платье, а также… На крайний случай у нее еще оставалось ожерелье матери.

– Я уже обесчещена, не так ли? – прошептала она, снова повернувшись к окну. – Я ведь еду в карете с совершенно незнакомым мужчиной… И я… Мне хотелось доказать, что могу удержаться от… – Элинор повернулась и посмотрела на Джозайю. По ее щекам текли слезы. – Я никогда не плакала, мистер Хастингс, а теперь… не могу остановиться.

Это было горестное признание. И она была так трогательна, делая его. Порыв Джозайи был продиктован инстинктом, он просто не мог справиться с собой. Отложив шляпную коробку, он подался вперед и взял девушку за руки. Приникнув к нему, она всхлипнула у его плеча. А он молчал, не зная, как успокоить ее. Наконец, сжав ее руки, прошептал:

– Поверьте, мисс Бекетт, все будет в порядке.

Потоки слез наконец иссякли, и Элинор, тихо засопев, отодвинулась от него; щеки же ее пошли красными пятнами – она ужасно смутилась. Джозайя мгновенно отпустил ее и ретировался на свое сиденье, чтобы не смущать бедняжку. А она, такая чопорная в своей потрепанной шляпке, со вздохом проговорила:

– Как бы то ни было, слезами горю не поможешь, верно?

Джозайя кивнул и подал ей очередной носовой платок, который заранее достал из кармана.

– Вот возьмите…

Мисс Бекетт взяла платок, стараясь не коснуться его пальцев.

– Спасибо.

Когда она утерла щеки и немного успокоилась, он сказал:

– Возможно, я смогу помочь вам, мисс Бекетт, в поисках работы.

– Правда?

«Действуй осторожно, Хастингс, или она выскочит из этой кареты и ты ее больше никогда не увидишь», – сказал себе Джозайя. Чуть помедлив, он произнес:

– Что до светских условностей и официального представления, то позвольте внести ясность. Мой отец – провинциальный барон, и я говорю это только для того, чтобы заверить вас: мне очень хорошо известно, что значит потерять репутацию. Кстати, в семье я самый младший из детей, а всего нас семеро – три брата и четыре сестры.

– Ах, я всегда хотела иметь сестру, а у вас их четыре!..

Джозайя невольно вздохнул.

– Но если честно, мисс Бекетт, то меня в семье больше не считают своим. Я не видел родных несколько лет. Меня выставили из дому, когда исполнилось девятнадцать, потому что я объявил о намерении сделать живопись своей профессией.

– Живопись?.. – Элинор нахмурилась. – Так вы… художник?

– Да. К большому огорчению моего отца. – Джозайя выждал немного, потом спросил: – Вы шокированы, мисс Бекетт? Могу заверить вас, что жизнь художника не такая распутная и безнравственная, как многие воображают. Просто это… – Он старался подобрать нужные слова, так как хотел, чтобы его муза, сидевшая напротив, правильно все поняла. – Ох, это очень трудно объяснить, не показавшись не в меру ретивым дитятей. Но я рисую, потому что люблю это занятие, оно часть меня. Точно так же других вдохновляет, например, наука или коммерция.