Хрипунов рухнул на пол, Новак закрыл глаза и, опустив голову, подумал: «И где сейчас, чёрт возьми, этот грёбаный смартфон?»

Англичанина зовут Хэнк. Правда, теперь уже не зовут, а звали. Так что, напишу-ка я, что англичанина звали Хэнк, и эта история случилась с ним в Гонконге. Да, в том самом Гонконге, который одновременно и остров, и страна, и крепость, и город. А еще два коротких слова – Хон Кон – как вдох и выдох, когда вроде слышится что-то – то ли топот копыт под шелест стальных доспехов, то ли прощание стрелы с тетивой, а может и стук ползущего по Хэнесси-роуд двухэтажного трамвайчика, старого и до трясучки медленного.

Гонконг – это два мира в одном – Европа и Азия, Англия и Китай. Новый порядок и старая мудрость. Две философии, словно две разноцветные жидкости смешиваются в Гонконге, как вода и масло в плывущей по морю запечатанной бутылке. Суета и порядок живут в Гонконге на равных. Где-то больше одного, где-то другого. Порядок обосновался на острове Гонконг, а суета – на земле через пролив, что ближе к Китаю. После Второй опиумной войны этот кусочек поднебесной достался англичанам и теперь называется Коулун. Так он на девяносто девять лет попал под тень британского Юнион Джека, и выглянул из неё лишь однажды, во время Второй мировой войны – поклонился японцам и был заново накрыт трёхцветной тенью британской короны. Так что, англичанин, которого звали Хэнк, явился сюда уже не как полноправный гражданин могучей британской метрополии, а как покладистая туристическая овечка.

Обычный турист, каких бродят по улицам Гонконга несчетные тысячи. Шатаются туда-сюда, выпучив глаза от удивления. Хэнк не был исключением, уставился – вид вьетнамского торговца фруктами напомнил ему бандитские доспехи камбоджийских мигрантов, которые он видел два дня до этого в музее полиции Гонконга. Экипировка из старой одежды и мусора, что-то среднее между картонными доспехами школьников и советским скафандром. Запоминающееся изделие, стоя перед которым, он познакомился с Катериной – девушкой из далёкой и непонятной России. Это случилось два дня назад, она сидела на полу с листом бумаги и что-то рисовала карандашами.

– Что ты делаешь? – спросил тогда Хэнк.

– Рисую, – ответила Катерина.

– А почему не сфотографируешь? – удивился Хэнк.

– Не доверяю фотографиям.

– Неужели? – осмотрелся Хэнк, удивляясь еще сильнее. – Всё тут собираешься зарисовывать?

– Нет, – вздохнула Катерина, – на этом закончу.

– А потом что?

– В центр, – она отложила синий карандаш, взяла серый, задумалась на секунду и добавила. – Надо бы съесть что-нибудь.

– Здорово, – улыбнулся Хэнк, – можем и вместе, я тоже есть хочу.

– Даже и не знаю, – задумчиво отозвалась девушка, накладывая штриховку на круглый щит из крышки мусорного бака, – если дотерпишь.

Два дня назад, всего два дня, а будто всю жизнь знакомы. Так ему и показалось. Продавец фруктов нервно поправил шляпу и с недоверием посмотрел на англичанина – чего уставился?

– Выбрала? – спросил Хэнк, переводя взгляд с продавца на Катерину, она копалась с кошельком, выуживая мелочь.

– Ага. Анону будешь?

– Не знаю, она живая?

– Дурачок, – улыбнулась Катерина, – она вкусная.

После этого они перебрались на пароме на Коулун и там, ближе к вечеру, в толпе на перекрытой по случаю базара улице, Хэнк её потерял. Прошелся взад-вперёд, присматриваясь к лицам, пожалел в который раз, что не подключил телефон к местной сотовой сети, а затем, говоря по-русски, просто плюнул. Решил, пусть сама ищет (раз такая шустрая), и направился в сторону отеля. Не своего, разумеется, в сторону её отеля.