– Он просто лапушка. Кстати, куда это запропастился наш лапушка?

«Лапушка» появляется ровно через минуту.

– Ну что? – интересуется у Вассилиса Коко. – Приедет?

– Будет минут через двадцать, если не застрянет в пробке.

Двадцать минут проходят в беспрерывном и бессмысленном щебетанье Коко (будь Коко птицей, Превер не посвятил бы ей ни строчки). Не особенно разговорчивый Вассилис изредка вставляет свои универсальные «ага» и «угу», а Дарлинг и вовсе не участвует в разговоре. Она размышляет о неведомом ей финансисте Костасе. Брат грека тоже должен быть греком, никем иным, но воображение почему-то рисует Дарлинг опереточного цыганского барона. В шелковой косоворотке, атласной жилетке, штанах в мелкий вельветовый рубчик и реликтовых плисовых сапогах. На голове Костаса лихо сидит мягкая фетровая шляпа с заткнутым за тулью пером фазана; висящие на брюхе часы-луковица каждые пятнадцать минут исполняют первые такты популярной цыганской песни «Ай, да-ну, да-ну, да-най», а в руках… В покрытых шерстью руках Костаса обязательно должна оказаться плетеная корзина, набитая сложенными в пачки самыми ходовыми валютами мира – ведь он же финансист! Что именно финансирует Костас – не совсем ясно. Должно быть, наркотрафик, оттого все его карманы полны расфасованного по пакетикам героина. Ухмыляясь золотозубой улыбкой, Костас ввалится в «Ноа» не один. С ними припожалует цыганский ансамбль песни и пляски, штук шесть привокзальных гадалок и два ручных прямоходящих медведя. Ромы будут бить себя по ляжкам и рвать гитарные струны, медведи – реветь и требовать безалкогольного мохито, а гадалки – приставать к посетителям с традиционным «Ай, бриллиантовые, не совру ни слова, всю правду скажу!»…

Надо бы увековечить этот сраный лубок в ЖЖ.

…Финансист Костас входит в «Ноа» через полчаса, и Дарлинг сразу же понимает, что никакого поста в ЖЖ не будет. И есть немаленькая угроза, что и сам ЖЖ, ее любименькая жежешечка, может потерять актуальность.

Теперь, после появления Костаса, она кажется Дарлинг чем-то несерьезным и глупым. Прибежищем картонных героев, от нечего делать примеряющих картонные маски. Картонные герои стоят на цыпочках и изредка подпрыгивают и пытаются взгромоздиться на плечи других героев, таких же картонных, – только бы их заметили. А Костасу вовсе не нужно становиться на цыпочки – никогда, ни при каких обстоятельствах. Достаточно просто войти, кивнуть присутствующим, сесть в кресло и мельком взглянуть на часы.

Ulysse Nardin.

Культовые «Улисс Нардин», а никакая не луковица в подбрюшье. Лерка бы с ума сошла. Впрочем, мысль о Лерке исчезает, едва возникнув. Как и мысль о несчастной жежешечке. Как и мысль о том, что между двумя греческими братьями нет ничего общего. Голова Дарлинг пуста, как школьный класс в самом начале лета. Или в его середине.

Составленные друг на друга парты стоят в углу, стулья вывезены, окна без штор – и лишь на доске еще виднеется нестертая надпись: «ОН МОГ БЫ СПАСТИ ДЖИН».

Он – мог бы.

Все дело в значительности Костаса: мужской и человеческой. Все дело в его безупречности. Именно так, он безупречен. Безупречен его костюм (явно пошитый на заказ, а не купленный), безупречны дорогие туфли, безупречна белая рубашка, и галстучная заколка безупречна тоже. Под циферблатом часов «Улисс Нардин» спят астролябии, секстанты и компасы с морским ударным «а» – компáсы, но представить его капитаном шхуны – невозможно. Как невозможно представить матадором, автогонщиком, карточным шулером, медиамагнатом, политиком, успешным архитектором или просто плейбоем. Живое воображение Дарлинг бессильно перед отражающим светом белой рубашки, так что утечки инсайдерской информации не предвидится.