– Уже, говоришь?

– Там ведь все ясно.

– Правильно сделал, – Сталин пальцами взял с тарелки кусочек мяса, повертел его перед глазами, словно рассматривал на неярком утреннем солнце, и потом долго, по-старчески пережевывал. – Товарищ Вышинский и так очень занят. Зачем загружать его совершенно незначительными делами? Да, тот лейтенант… Надо бы его…

– Тоже расстрелян.

– …Повысить в звании и наградить за бдительность, – словно бы не расслышал его слов хозяин дачи.

– Мы своих людей не обижаем, товарищ Сталин. Его повысили до старшего лейтенанта, представили к ордену и только после этого расстреляли.

Это было неправдой. Лейтенант еще только ждал решения своей судьбы в одной из камер Лефортовской тюрьмы, но уже повышенный в звании и представленный к награде – о чем он еще не знает. Однако за «расходом» дело теперь не станет.

– Я не желаю лишних жертв, Лаврентий. Людей нужно беречь… – поучительно разжевывал жестковатое мясо Сталин. Он сам просил подавать ему такое к вину. Он любил – чтобы жестковатое, поджаренное и слегка прокуренное дымком. Это блюдо напоминало старому революционеру еду его сибирской ссылки.

– Так это ж первая моя заповедь, – проворчал Берия, почти обиженный тем, что вождь мог заподозрить его в «излишней расточительности».

– Война кончится, и люди начнут сравнивать, – неожиданно ударился в философию Кровавый Коба. – Они будут говорить, что в этой войне противостояли друг другу два учения – коммунистическое и фашистское: две партии, два лагеря…

– Лагерей было куда больше, – саркастически заметил Берия, но мгновенно согнал с лица скабрезную улыбку. Он произнес это не по храбрости своей, а по глупой неосторожности. Что называется, сорвалось.

– Они будут сравнивать и говорить: вот как зверствовало гестапо, а вот как боролось с врагами народа наше энкавэдэ. Вот их Мюллер, а вот наш Берия… – Вежливо, но расчетливо мстил ему вождь. – Ты хочешь, чтобы они видели разницу между Мюллером и Берией, Лаврентий?

– И они увидят ее, товарищ Сталин, – угрожающе пообещал Берия. – За нами не заржавеет.

– Но это не значит, – задумчиво набивал трубку вождь, – что мы должны выпускать ход нашей истории из-под контроля. Уже сейчас мы должны думать над тем, что из наших деяний достойно истории, а что недостойно, поскольку это наши повседневные государственные дела. Зачем будущим поколениям знать, в каком халате и каких тапочках ходил товарищ Берия по своей даче? Я правильно говорю, Лаврентий?

– И даже знать о том, что у Берии была дача, народу тоже не обязательно.

– …Вот почему ты правильно делаешь, – вновь слушал только самого себя Сталин, – когда не допускаешь, чтобы слух о покушении на товарища Сталина обрастал разговорами, сплетнями и домыслами наших врагов. Кто еще знал о том, что двое бывших наших солдат были заброшены сюда для этой гнусной операции?

– Офицеры, которым докладывал лейтенант – капитан, майор, полковник, генерал…

– Даже генерал? – сокрушенно покачал головой Сталин, тяжело вздохнув.

– Все они будут молчать.

– Будут?

– У нас молчат.

– Там еще оказались замешанными какие-то милиционеры…

– Будем считать, что их уже нет, – общипывал гроздь винограда Берия. – И тех, кто их расстреляет, тоже не будет. Зачем истории знать то, что знать ей не положено? – почти скопировал Берия акцент своего хозяина.

– Но кто-то уже успел узнать о «Кровавом Кобе» в Верховном суде, прокуратуре, ЦК?

Берия задумчиво уставился в потолок и, не опуская подбородка, высокомерно повертел головой:

– Ни один человек.

– Значит, никто? – не поверил ему Сталин.