Она шепчет:

– Ты молодец.

Я чувствую ее дыхание на коже, когда она говорит:

– Я ждала, что ты придешь.

Мы идем вверх по темному тоннелю, и она продолжает:

– Прости, что так получилось. Не сердись. Я не хотела.

Я и не сержусь.

Ближе к поверхности я прихожу в себя достаточно, чтобы выпрямиться и пойти самому. И стиснуть ладонь Веселины в своей. Она улыбается, это слышно по голосу:

– Я не убегу. Правда, больше не убегу.

Но я не отпускаю. Мы возвращаемся на поверхность, и с каждым шагом далекий свет, льющийся в бункер, становится ярче. Мы слышим, как шуршит легкий дождь. Теплый дождь, идущий прямо с чистого неба.

На вершине хребта всадники остановились перевести дух, и тогда Фрида впервые увидела ущелье. Поросшие соснами склоны спускались к фьорду – извилистому рукаву стылой воды, над которой носились чернокрылые чайки со скрипучими голосами. С трех сторон фьорд окружали скалы. Единственный пологий берег облюбовали рыбаки; на траве сушились их лодки, перевернутые вверх дном. С противоположной стороны фьорда над водой нависал замок. Некогда массивный и величественный, теперь он выглядывал из-за сосен как многократно битый бродяга из канавы. Три из четырех его башен обвалились, северная стена была проломлена селем. Очень кстати к пейзажу пришлись грозовые тучи, сползающие с хребта и цепляющиеся брюшинами за деревья.

Дождь настиг всадников на горной тропе, ведущей к пологому берегу. Запах соленой воды сменился ароматом влажной хвои. Уставшие лошади то и дело оскальзывались на мокрых камнях. Пришлось спешиться и вести их под уздцы. При этом виконт жаловался, что промочил ноги и испачкал в грязи подол плаща. Его подпевалы тоже жаловались – на голод, холод и слишком крутой спуск. Фрида терпела.

На берегу они встретились со стадом кучерявых овец и хромым пастухом. Тот сказал, что в такой ливень к деревне не спуститься, и посоветовал господам путешественникам заночевать в замке, «тем паче что хозяин против не буде».

При слове «замок» виконт оживился. Он пошел впереди, весь в предвкушении знатного приема, горячей ванны и сытного ужина. Фрида смотрела ему в затылок и недоумевала, как Алессандро мог назвать этого человека «смышленым, изобретательным и находчивым юношей». Наверняка повторил с чьих-то слов, а сам этого павлина даже в глаза не видел.

Хромой пастух вывел их на старую мостовую, ведущую к воротам замка. Створки давно сгнили, так что во внутренний двор они вошли беспрепятственно. Привязывая лошадей, Фрида заметила струйку дыма над единственной уцелевшей башней.

Хромой пастух навалился плечом на высокие двери внутреннего замка и протиснулся внутрь. Держался он спокойно и уверенно, как будто шел к себе домой.

Внутри было темно, тихо и пусто. В конце огромной залы сложен простой очаг. В нем кто-то разжег огонь до их прихода. Здесь же пол выстелен овечьими шкурами. Видимо, местные охотники приспособили брошенный замок под ночлег.

– Видать, ушел хозяин, – сказал пастух, – Но огонь оставил, значится, против гостей ничего не имеет.

Какое-то время путники сидели у огня в тишине. Потом виконт стал выпрашивать у пастуха ягненка на ужин. Пастух делал вид, что не понимает ни намеков, ни приказов: он удобно устроился в стороне и что-то выреза́л из деревяшки. Тут же лежала одна из его собак, крупноватая для пастушьей, с массивными лапами и умными глазами.

На второй час просьб, уговоров и нытья Фрида не выдержала. Она снова завернулась в мокрый плащ и вернулась в лес, где до темноты выследила и подстрелила из пращи молодую крольчиху.