К Осокину подходит приятель Соколов. Он моложе и классом ниже. Но почему-то только с ним одним Осокин может разговаривать.

– О чем мечтаешь, Осокин?

– Соколов, ты знаешь, что ты будешь адвокатом, – говорит ему Осокин.

– Ну, вот еще глупости, я пойду в Институт путей сообщения.

– Ничего подобного, ты пойдешь в юридический. А вот кем я буду, отгадай.

– Если будешь себя вести так же, как сегодня, – бить Роберта по физиономии подушкой и получать по колу в день, – то, наверно, станешь хитровцем, или каким-нибудь стрелочником устрою.

– Посмотрим, – отвечает Осокин.

– Да тут и смотреть нечего. Ясно как день, что гимназии ты не кончишь.

– Почему ты так уверенно говоришь?

– Да потому, что ты совсем не занимаешься, а только хулиганишь.

– Скучно очень, – вздыхает Осокин. – Но все-таки я решил заниматься. Ни за что на свете на второй год не останусь.

Соколов смеется.

– Который раз я это слышу? Вот уже два месяца ты собираешься начать заниматься. А ну, скажи, что задано по-гречески?

– Зубрила, – говорит, смеясь, Осокин. – А ты знаешь, что у тебя будет рыжая борода?

– Ну, вот еще, ври больше. Откуда у меня появится рыжая борода, у меня волосы совсем черные.

– Да, рыжая борода, и ты будешь адвокатом, я это во сне видел.

– Пойдем вниз, – предлагает Соколов. Они оба уходят.

Через несколько дней. Вечерняя репетиция в гимназии. Ряды парт. За открытой дверью – репетиция младших. Горят лампы. Гимназисты готовят уроки. Осокин составил себе программу занятий и повторяет латинскую грамматику. Прочитав страницу, он закрывает книгу и, смотря перед собой, повторяет:

– Cupio, desidero, opto, volo, appeto… Черт, что значит appeto?

Он смотрит в книгу.

– Ах да… Ну, так вот – volo, nolo, appeto, posco, postulo, impetro, adipiscor, imperior, prestolor… prestolor – опять забыл!

Он смотрит в книгу, потом зевает и отводит взгляд в сторону.

– Дьявольски скучно. Да, теперь я понимаю, почему тогда я не мог учиться. Выдумают такую глупость – зубрить голую грамматику. А ведь ту же латынь можно было бы сделать очень интересной. Идиоты! И сейчас мне это еще в десять раз скучнее, потому что я больше понимаю, как это глупо. Да, можно сказать, попал я в переделку. Но, тем не менее, это нужно преодолеть. Какое свинство, что теперь я три недели без отпуска! Как бы было интересно посмотреть Москву! Вот о чем я совсем не подумал, какие здесь тоска и скука. Я, кажется, ничего не могу делать. И что хуже всего, тогда была совершенно такая же тоска и такая же скука.

На репетиции младших, где сидит воспитатель, слышится шум, встают. Репетиция кончилась. К Осокину подходят два его товарища – Телехов и поляк Браховский.

– Приготовил уроки? – спрашивает, смеясь, Браховский.

– Приготовил.

– Врешь. Сейчас на тебя полчаса смотрел. Не понимаю даже, что ты делаешь. Ну, читал бы что-нибудь, понимаю. А то смотрит в книгу, урока не учит, это видно, страниц не поворачивает, уткнулся в одну точку и сидит.

Осокин с недоумением смотрит на Браховского, и в уме у него поднимается целый вихрь новых мыслей. Что дальше говорит Браховский, он уже не слышит.

– Я помню совершенно ясно, – вспоминает он, – как мы стояли здесь же и так же, и Браховский говорил то же самое, что не может понять, как я сижу и, ничего не видя, смотрю в книгу. Как легко, значит, попадать в старые «зарубки». Нет, все должно пойти по-другому.

– Боже мой! – восклицает он про себя. – Мне кажется, что и это уже было, я всегда собирался начать все по-другому!

Еще через несколько дней. Ночь. Спальня в гимназии. Осокин лежит на жесткой кровати под красным одеялом. Слабый свет приспущенной лампы из другого отделения.