Запах, донесшийся до Странной Птицы, был вонью смерти, распада и неисчислимых лет страданий, а тускло освещенный вид, открывшийся перед ней за решеткой, напоминал длинную низкую комнату, заставленную странной мебелью. В дальнем конце арка двери вела в еще более густой мрак.

Странная Птица запаниковала. Ужас обуял ее. Снова – Лаборатория; вернули-таки. И выхода теперь не было. Прощай, небо. Она забила крыльями, завизжала. Скатилась со скамьи на голый земляной пол и легла там, распластав крылья и раззявив клюв, стараясь показаться большой и страшной.

Затем зажегся свет, мрак рассеялся, и Странная Птица увидела своего похитителя. Его она прозвала про себя Старик.

Усевшись на перевернутом ведре близ трухлявого стола, он наблюдал за ней. Комната – довольно-таки протяженная, судя по всему, – большей своей частью все еще скрывалась во мраке.

– Мой бог, да ты прекрасна! – сказал Старик. – И как же я рад, что здесь, в этом месте, хоть что-то прекрасное появилось…

Странная Птица смолчала в ответ. Она не хотела, чтобы ее похититель знал, что она понимает человеческую речь – и даже может, если хочет, говорить. Дабы навести тень на плетень, она стала визжать по-птичьи и бездумно хлопать крыльями. Старик, похоже, взаправду восхищался ее выходками. Но она держала за ним глаз да глаз.

Со временем Старик замкнулся в себе. У него была смуглая кожа, но розово-белые пятна на руках и лице, как будто что-то давным-давно обожгло его. Лишь один глаз остался цел, и именно поэтому, когда Старик смотрел на нее, взгляд его казался сосредоточенным и как бы сконцентрированным, неприятно пронизывающим. Его борода поседела, и поэтому он всегда выглядел так, словно тонет – у подбородка клубилась морская пена, а на обожженном носу и заостренных скулах виднелись белые пятна. На нем была тонкая одежда (рубище? Кто знает) и пояс, с которого свисали инструменты, наиболее приметным из которых выступал ржавый нож с длинным и плоским лезвием.

– Я спас тебя из песков. Ты была похоронена там – только голова и торчала наружу. И повезло же тебе со мной! Буря низвергла тебя с неба, и лисы с ласками непременно бы съели тебя. Стала бы деликатесом в чьем-то брюхе.

Странная Птица решила, что Старик не очень-то похож на ученого из Лаборатории. Он говорил не так, как подобает ученому, да и дом его не напоминал какую-нибудь очередную экспериментальную базу, как она могла видеть. Так что она успокоилась, расслабилась даже. Сломанных костей она не чувствовала – ушибы да растяжения, но и только. Те перья, что у нее выдрал ветер, отрастут вновь. Прихорашиваясь, она нашла у себя пару жучков и клювом раздавила их, пока Старик говорил:

– Меня зовут Абидахан. Я был плотником, совсем как мои отец и дед. Но теперь-то я много кем успел побывать. Сейчас я, например, писатель. – Он указал на древнюю пишущую машинку, стоявшую на шатком столе. Странной Птице та напомнила маленькую черепаху из металла, чьи внутренности были вытащены напоказ. – Все пишу свою летопись. Доверяю все бумаге. И когда говорю «все» – то и имею в виду. Никаких исключений.

Старик уставился на Странную Птицу, словно ожидая ответа, коего не последовало.

– Я сплю в камере, когда у меня нет гостей, – сказал старик. – Тюрьма вокруг нас и под нами – многоуровневая. Когда-то я был здесь пленником, очень давно, так что я знаю. Но это уже совсем другая история. Старая-престарая, и тебе о ней лучше не знать. И кому бы то ни было еще – тоже.

Хотя тюрьма была огромна, и ветер во время песчаных бурь гулял в ее бесчисленных камерах, Странная Птица узнала, что весь быт Старика сосредоточен в этой продолговатой комнате. Именно ее он избрал для жизни – все остальное не имело значения.