– Что за пожар?

Этого вопроса Ларри не ожидал и не сразу переварил его. За удивление я его не виню. Сам был удивлен. Не помню, собирался ли я спрашивать его об этом до того, как вопрос уже соскочил у меня с языка.

– Я… я тумаю, долшно быть, молния утарила. Они не гофорят. Надеюсь, это молния, а не старая профотка. Страховая компания меня за старую усохшую мошонку подвесит.

Я рявкнул смехом при этом мимолетном упоминании старой усохшей мошонки. Никогда не слышал я, чтоб взрослый (не говоря уж о пожилом мужчине вроде Ларри Бьюкса) так говорил со мною: с грубой, отчаянной откровенностью, с таким смешением черного юмора и неприкрытой ранимости. Такое давало встряску. В то же время мне явилась мысль в два простеньких, страх наводящих слова: это он – и голова моя слегка закружилась.

Мысли мелькали, словно мельтешили карты, когда сдающий тасовал колоду.

«Скажи ему, чтоб не ездил», – подумал я. Но там ведь пожар был, и он должен поехать, и у меня не было доводов заставить его остаться – ни одного разумного. Скажи я ему, что там человек с фотоаппаратом, ворующим мысли, человек, водящий его жену по кругу, он бы меня никогда больше и близко к Шелли не подпустил. В таком случае он, может, и дома бы сидел – чтоб защитить ее от меня.

Я думал: он поедет, я непременно позвоню в полицию и предупрежу, что его жена в опасности. И опять, спрашивал я себя, опасности от чего? От кого? Человека с фотоаппаратом «Полароид»? Мне было не тридцать, а тринадцать лет, и мои страхи, мои волнения ни в какой расчет полицией не принимались. Слова мои звучали бы речью истеричного ребенка.

К тому же четверть моего мозга лелеяла надежду, что я лишь сам себя пугаю безумными россказнями о призраках: результат детства, в котором я начитался чересчур много комиксов и насмотрелся чересчур много эпизодов из «Людей будущего». Разумный контрдовод из нескольких мощных, недвусмысленных пунктов напрашивался сам собой. Шелли Бьюкс пострадала не от проклятья, наложенного липовым «Полароидом». Она стала жертвой болезни Альцгеймера, не требующей никакого магического толкования. Что до моментального снимка, на котором изображен я, читающий «Популярную механику», то – что с того? Кто-то, должно быть, еще недели назад сфотографировал меня. А я тогда и не заметил. Простые объяснения имеют разочаровывающую склонность оказываться лучшими объяснениями.

Только этот разумный контрдовод был кучей дерьма – и я понимал это. Я знал это. Просто я не хотел этого понимать.

Все это пронеслось у меня в мозгу молниеносно. Ветер гнал по дороге дребезжавшую консервную банку, и мистер Бьюкс обернулся на этот звук, потом перевел смятенный и растерянный взгляд на свой урчавший на холостом ходу лимузин.

– Я тебя отфезу. Такая погода. Если бы не нынешнее утро, я, может, и рискнул бы ее одну фечером остафить. Она принимает таблетки от артрита и спит до того долго, инокда по десять часов. Но нынче фечером гроза. Фдруг она проснется и испугается? Ты должен считать меня ошень дурным за то, что я ее хоть на минуту оставил.

В свои неполные тринадцать я не был эмоционально готов обходиться с расстроенным пожилым человеком, злобно отыскивающим вину в себе. И бормотал какие-то выразительные слова утешения, вроде: «Ну-у, нет, совсем нет».

– Я пытался досфониться до тебя, но ответа не было, думаю, в гараже он и не слышит, как телефон сфонит. Я потселовал ее на прощанье, очень нешно, чтоб не расбутить, и сразу сюта поехал. – Он наделил меня улыбкой, больше похожей на гримасу. – Когда она спит, то очень похоша на себя прешнюю. Иногда во сне, я тумаю, к ней фсе фосфращается. Тропа к себе прежней у нее заросла, потерялась ф фереске. Только ее спящий ум… как, по-твоему, Майкл, есть у спящего ума сфои собстфенные тропки? Дорошки, какими бодрствующее «я» никогда не хашивало?