– А я тебя жду, Кирилл, – сказал он, обмахивая лицо фуражкой. – Куда это ты с рюкзаком ходил?

Я не стал отвечать, потому как вопрос был дежурный и меньше всего интересовал старшину.

– Зайдем ко мне, что ли? – без особого энтузиазма предложил я, в душе надеясь, что Кныш откажется, но он согласился.

Мы зашли в квартиру. Я первым делом распахнул балконную дверь и, вынося туда рюкзак, незаметно снял с газетного свертка казан.

– Присаживайся, – сказал я, кивая ему на кресло. – Чего пить будем?

– Я, сам понимаешь, на службе, – покрутил головой Кныш. – Ты тоже присядь. Я хоть и не долго тебя задержу, но так будет лучше.

Я, не прогнозируя развитие событий, спокойно сел на диван, снял с себя мокрую майку и принялся вытирать ею грудь.

– Как дела с пропиской? – спросил старшина.

Я пожал плечами.

– Без изменений.

– С новосветского завода на тебя жалуются, что занимаешь ведомственную жилплощадь, которая теперь принадлежит им.

– Она принадлежит мне, – спокойно, потому что уже не в первый раз, ответил я. – И ты это хорошо знаешь. Я ухаживал за бабкой пять лет подряд до ее смерти, весь поселок свидетель этому…

– Да я знаю! – махнул рукой Кныш. – Но почему, черт возьми, она тебя не прописала здесь?

Я пожал плечами.

– У старых людей своя логика.

– Логика, логика, – пробормотал старшина, поднялся с кресла и стал прохаживаться по комнате, рассматривая книги в шкафу, телевизор и картинки на стенах. – А как прикажешь мне эту логику к закону пришпандорить? Ты наследник, тут нет никаких вопросов. Бабкина дача – твоя, мебель – твоя, книги – твои. Но квартира должна уйти заводу, потому что сейчас в ней никто не прописан.

– Ну так пропиши меня здесь, и все дела.

– Пропиши! – развел руками старшина. – Если бы все так легко решалось. – Он остановился перед открытой балконной дверью, скользнул взглядом сверху вниз – не знаю, обратил ли внимание на сверток, – и опять повернулся ко мне. – На каком основании тебя тут прописывать? Ты ведь вообще не гражданин Украины. Ты уволенный из Российской армии военнослужащий.

– Но у меня нет и российской прописки.

Старшина вздохнул. Об этом же, почти дословно, мы с ним разговаривали полгода назад.

– Маразм, – резюмировал он и скривился. – Без отметки в паспорте человек никто. Вот было бы у тебя, скажем, десять тысяч долларов, – так выкупил бы ты у завода эту квартиру к чертовой матери, да еще ванну шампанским наполнил бы!

Я насторожился. Случайно или нет он упомянул про доллары?

– К сожалению, десяти тысяч долларов нет, – ответил я и подумал, что сейчас он спросит: а сколько есть?

Но старшина сказал совсем другое:

– Я вот по какому вопросу к тебе зашел, Кирилл.

Он сделал паузу – все менты обожают в этот момент делать многозначительную паузу, в течение которой собеседник, по идее, должен бледнеть от страха и припоминать все свои грехи. Я же почувствовал жгучее любопытство.

– Я вчера дежурил – мы на сутки заступаем и утром меняемся, – и вот, значит, какой-то шутник подкинул в отделение магнитофонную кассету. Музычка здесь очень любопытная. Есть у тебя какой-нибудь магнитофончик?

Я принес из второй комнаты тайваньский двухкассетник и поставил на стол перед Кнышем. Старшина вынул из нагрудного кармана кассету, вставил в гнездо и нажал на клавишу воспроизведения.

Сначала мы вслушивались в шорохи и шумы, потом отчетливо послышался звук наборного телефонного диска, а затем то, что я уже слышал: «Рыжик, это снова ты? Не робей, заяц-побегаец, выкладывай, что тебя еще беспокоит». – «Добрый вечер! Мне нужен Кирилл Вацура». – «Я у телефона»…