И хуже всех было Хродмару. Он даже не заметил перемещения с корабля в землянку, лишь глухо стонал при каждом шаге рабов, которые его несли, – любое движение причиняло ему боль.

Модольв Золотая Пряжка беспокойно расхаживал по песку взад-вперед. Увидев Ингвильду, он удивленно вскинул седые брови.

– Ты снова здесь, липа льна! – воскликнул он. – Не думал я еще раз увидеть тебя! Как же хёвдинг позволил тебе прийти? Разве у него очень много дочерей?

– Я принесла травы твоим людям, – сказала Ингвильда, показав на короб в руках раба у себя за спиной. – Ты что-нибудь понимаешь в лечении?

– Я кое-что понимаю в ранах, разумеется, в простуде, могу вправить вывих, но с «гнилой смертью» я никогда раньше не встречался, слава асам!*

– А я встречалась с «гнилой смертью» и кое-что умею, хотя и не очень много. Так кто из нас двоих здесь больше на месте?

– Ради моего племянника я соглашусь на что угодно, – с мрачной решимостью заявил Модольв. – Даже оденусь в женское платье, как Тор в стране великанов, и стану распевать заклятья!

Ингвильда представила пузатого бородача Модольва в женском платье; ей стало смешно, но из уважения к его беде она сдержала улыбку и спросила:

– У тебя здесь племянник?

– Ну да. Ты видела его. Это у него ты нашла на руках сыпь.

– Ведь это не первая сыпь? За несколько дней до того она тоже появлялась?

– Да, но потом исчезла. Мы и внимания не обратили сначала…

– Вы думали, что все прошло и что вообще все это пустяки. При «гнилой смерти» так и бывает. И сыпь была не у него одного?

– Нет. У многих. И сейчас у многих есть.

– Значит, приготовься к испытанию, Модольв ярл. Скоро из твоей дружины мало кто останется на ногах.

Модольв мрачно посмотрел на Ингвильду – мало кого порадует подобное предсказанье.

И она оказалась права. Через три дня из пятидесяти четырех хирдманов на ногах осталось не больше пятнадцати. Маленькие пятнышки на лице Хродмара за два дня увеличились, потемнели и превратились в пузыри размером с горошину, налитые мутно-серой жидкостью. Каждый пузырь был обведен красным ободком и имел маленькую впадинку в середине. Сначала они появились на лице и на руках, но быстро расползлись по телу. К этому времени такие же пузыри высыпали на коже у других фьяллей. Было больно говорить, трудно дышать; они почти ничего не ели, так как и глотать было очень больно. Ингвильда велела варить жидкую кашу из толченого ячменя, делать жидкий творог, которым товарищи кормили больных с ложки. Для смягчения боли Ингвильда сама вливала им в рот тщательно отмеренные капли отвара багульника, заставляла полоскать горло отваром дубовой коры. Это немного помогало, но все же «гнилая смерть» причиняла немало страданий. По изуродованным лицам мужчин ползли слезы, и они с трудом отворачивались от входа в землянку, не вынося даже слабого света.

Племянник Модольва, заболевший первым, первым проходил страшную дорогу. На пятый день у него усилился жар, вся кожа покраснела и натянулась, так что каждое движение причиняло мучительную боль. Глаза его налились кровью, веки опухли, – Ингвильда содрогалась при каждом взгляде на него и думала, что ожившие мертвецы, должно быть, не так страшны. Она не знала, каким племянник Модольва был до болезни, но сам Модольв, почти не отходивший от Хродмара, постарел от горя, и Ингвильде было жаль его даже больше, чем больного, который почти ничего не сознавал.

Вечерами, когда у них выдавалось свободное время, Ингвильда и Модольв часто сидели на берегу вдвоем. Модольв рассказывал ей о своем племяннике, как будто надеялся уговорить самих норн* переменить их жестокое решение.