Распалилась Теньковская не на шутку. Чужие разговоры казались ей помехами, белым шумом на фоне отзвуков ударяющегося о пол мяча.

«Тебе придется заметить меня».

Исчезло давление. Внешнее. Внутреннее. Осталась лишь легкость всепоглощающих мыслей. Ясных. Понятных. Привычных.

«Делать то, что делала всегда. Показать лучшее, сделать лучше, быть лучшей. Получить результаты. Без результатов пустота останется пустотой. Пустоту никто не полюбит. А я хочу, чтобы меня… меня…»

Аркаша узнала это ощущение – превосходство созерцания. Она первой видела то, что запаздывали заметить другие. Опережала. Как в детстве под светом ночных фонарей петляя между лужами и пытающимися изловить ее сотрудниками полиции, видела, как стремительно вспархивает с ветки напуганная шумом птица, а за мусорным контейнером скрывается облезлый кошачий хвост. Она успевала следить за тем, что творится вокруг, когда как остальные только-только поворачивались в ее сторону, силясь угнаться за юрким ребенком.

Иное созерцание мира. Подмечать больше, думать быстрее, превосходить многих. Это чарующая грань свободы. Это крохотная вера в то, что от маленького комка бесполезной плоти, чем порой Аркаша себя представляла, может хоть что-то зависеть. Вера в перемены. Вера в будущее. Ради этого стоило шевелиться. Ради этого стоило бежать. И бежать по-настоящему.

«Последний шанс, – шепнула Аркаша тому маленькому напуганному клочку себя, что забивался все дальше и дальше в темные уголки ее сознания, пища, хныкая, зовя тетю Олю. – И я не избавляюсь от зависимости. Я всего лишь… – девушка взглянула исподлобья на Момо, – меняю источник».

Аркаша, пригнувшись, скользнула вперед. Дриблинг начался, и теперь единственное что ей позволялось, – это пройти весь путь до конца вместе с беспрестанно подскакивающим мячом. Прекратить дриблинг, значит, взять на себя обязательство передать пас или сделать бросок в кольцо, за иное решение в реальной игре команде тут же засчитают нарушение. Однако в этом испытании пас ей не передать, а до возможной точки броска еще требовалось добраться.

Оставалось одно: бежать и вести мяч, разыгрывая на площадке свой последний щедро дарованный шанс.

Момо метнулся вперед. Раньше он предпочитал шевелиться по минимуму, но при этом с легкостью разбивал все ее комбинации. На сей раз он рьяно вступил в игру «один на один». Видимо, его подстегнула Аркашина серьезность. Что ж, его серьезность взбудоражила Теньковскую не меньше.

Сильный противник и тот, кого она выбрала для себя в качестве центра мира вместо тети Оли, отреагировал на нее. Выступил против нее, будто они и вправду были на равных. Начал прилагать усилия, словно она действительно того стоила. И от этих мыслей Аркаше хотелось кричать до хрипоты, ведь они несли за собой дичайшее ни с чем не сравнимое удовольствие.

Рука Момо рассекла воздух у ее плеча, целясь по мячу. Вдохнув аромат персика, принесенный с жаром тела демона, Аркаша вдарила по мячу, направляя его вниз по кривой. Тот отскочил от пола прямо под локтем юноши, и Аркаша, не медля, толкнула его обратно, выполнив элементы кроссовера[1]. Еще одна стойка – до того низкая, что, показалось, скрипнули колени, – ложный выпад вперед прямо на Момо с одновременным толчком мяча обратно за спину. И ладонь юноши по инерции вместо мяча огладила Аркашин бок.

– Ух, как разошлись-то. – Лэйкин нервно пригладил торчащие кудряшки и, не отрывая взгляда от площадки, поднял руку к лицу стоящей рядом Шани. – Подожги-ка, будь милягой.

– Тренер, окститесь, это ж леденец, а не папироска, – раздраженно напомнила Шани.