Прихожане вели себя шумно. Никто не знал слов богослужения, и лишь священники да монахи принимали в нем участие, остальные лишь подхватывали наиболее знакомые фразы да восклицали: «Аминь!» Одни в благоговейном молчании следили за службой, другие слонялись по храму, приветствуя друг друга и переговариваясь. «Это простые люди, – сказал себе Филип, – и ты должен что-то сделать, чтобы привлечь их внимание».

Месса тем временем подошла к концу, и архидиакон Уолеран обратился к собравшимся:

– Большинство из вас знает, что возлюбленный наш приор Кингсбриджский скончался. Его тело покоится здесь, в соборе, и будет погребено на монастырском кладбище сегодня вечером. Епископ и монахи избрали его преемника. Им стал брат Филип из Гуинедда.

Он замолчал, и Филип поднялся, чтобы вывести процессию из храма. Но Уолеран вновь заговорил:

– У меня есть для вас еще одно печальное известие.

Удивленный Филип снова сел.

– Я только что получил письмо, – продолжал Уолеран.

Не получал он никаких писем. Это Филип знал точно, поскольку утро они провели вместе. Что на этот раз задумал хитрый архидиакон?

– В этом письме говорится о потере, которая до глубины души вас огорчит. – Он снова сделал паузу.

Кто-то умер, но кто? Видно, Уолеран знал об этом еще до своего приезда, но держал в секрете, а теперь притворился, будто только что получил известие. Но почему?

Филип мог предположить только одно, и, если его подозрение верно, значит, Уолеран – человек гораздо более честолюбивый и вероломный, чем можно было вообразить. Неужели он обвел их вокруг пальца? Неужели Филип оказался простой пешкой в игре архидиакона?

Заключительные слова Уолерана подтвердили эту догадку.

– Горячо любимый епископ Кингсбриджский, – торжественно произнес он, – отошел в лучший мир.

Глава 3

I

– И эта сучка там будет, – шипела мать Уильяма, – я в этом уверена.

Уильям взглянул на маячивший вдали фасад Кингсбриджского собора со смешанным чувством страха и желания. Если леди Алина будет присутствовать на крещенской службе, всем им придется испытать болезненное смущение. Тем не менее его сердце учащенно забилось при мысли, что он снова ее увидит. Они рысью приближались к Кингсбриджу – Уильям и его отец на боевых конях, а мать на прекрасном жеребце.

За ними ехали три рыцаря и три конюха. Все вместе они составляли внушительный и грозный отряд, и Уильяму было это приятно. Шедшие по дороге крестьяне отскакивали в сторону перед их могучими конями, а мать все продолжала кипятиться.

– Всем известно, даже этим презренным рабам, – бубнила она сквозь слезы. – Они к тому же смеются над нами: «Когда невеста не невеста? Когда жених Уилька Хамлей!» Ну, выпорола я одного, не помогло. Добраться бы до этой суки! Я бы с нее с живой сняла шкуру и повесила на гвоздь, а саму ее бросила бы воронам.

Уильяму не хотелось, чтобы она продолжала. Семья опозорена, по его вине, – так считала мать, – но он не желал, чтобы ему об этом напоминали.

Они прогрохотали по расшатанному мосту и, хлестнув коней, устремились вверх по улице, ведущей к монастырю. Возле кладбища, к северу от собора, два-три десятка коней уже щипали редкую травку, но ни один не мог сравниться с конями Хамлеев. Подъехав к конюшне, они оставили своих красавцев на попечение монастырских конюхов.

Затем они проследовали через лужайку в том же порядке, в каком ехали: Уильям и его отец по обе стороны от матери, за ними рыцари, а замыкали шествие стремянные. Люди перед ними расступались, но Уильям, видя, как они подталкивают друг друга локтями и кивают, был уверен, что они сплетничают по поводу несостоявшейся свадьбы. Он рискнул украдкой взглянуть на мать и по бешеному выражению глаз понял, что мысли ее заняты тем же самым.