Еще некоторое время Филип молча наблюдал. Он терпеть не мог подобных выходок. Один из монахов, симпатичный юноша на вид лет двадцати с озорной ухмылкой, похоже, был заводилой. Филип видел, как он подхватил на кончик ножа растопленное сало горевшей свечи и капнул им на лысину старика. Почувствовав на голове горячий жир, монах вскрикнул и проснулся; юнцы прыснули со смеха.

Вздохнув, Филип встал. Он подошел к молодому человеку сзади, схватил его за ухо и без церемоний потащил в южный придел. Эндрю оторвался от молитвенника и нахмурился – ничего предосудительного, по его мнению, не произошло.

Когда они очутились вне слышимости, Филип, отпустил ухо юноши и строго произнес:

– Имя?

– Уильям Бови.

– И что за дьявол вселился в тебя во время торжественной мессы?

– Меня утомила служба, – угрюмо промолвил Уильям.

Филип всегда презирал роптавших на свою долю монахов.

– Утомила? – Он слегка повысил голос. – Что же такое ты сегодня сделал?

– Заутреня да месса среди ночи, потом перед завтраком, потом еще одна, потом занятия и теперь вот торжественная литургия, – дерзко ответил Уильям.

– А ел ли ты?

– Завтракал.

– И надеешься, что будешь обедать?

– Надеюсь.

– Большинство людей в твоем возрасте от зари до зари надрываются в поле, чтобы заработать на завтрак и обед, и несмотря ни на что, они отдают часть своего хлеба тебе! Знаешь, почему они делают это?

– Знаю, – проговорил Уильям, глядя в землю и переступая с ноги на ногу.

– Говори же.

– Они делают это, потому что хотят, чтобы монахи за них молились.

– Верно. Трудолюбивые крестьяне дают тебе и хлеб, и мясо, и теплое жилье, а ты так утомился, что нет сил ради них спокойно отсидеть торжественную мессу!

– Извини, брат.

Филип пристально смотрел на Уильяма. Ничего страшного тот не совершил. Во всем виноваты старшие, которые смотрели сквозь пальцы на поведение молодых монахов в церкви.

– Если тебя утомляют службы, почему ты стал монахом? – спокойно спросил Филип.

– Я у отца пятый сын.

Филип кивнул.

– И без сомнения, он дал монастырю участок земли, чтобы тебя приняли?

– Да, целое хозяйство.

Обычная история: человек, у которого было слишком много сыновей, одного из них отдавал Богу, а чтобы Господь не отверг его дар, еще и присовокуплял часть своей собственности, достаточную для поддержания скромного бытия будущего монаха. Не все молодые люди, по этой причине отдаваемые в монастырь, были склонны к такой жизни, и потому они вели себя порой из рук вон плохо.

– А что, если тебя перевести отсюда в какой-нибудь скит или, скажем, в мою скромную обитель Святого-Иоанна-что-в-Лесу, где нужно много трудиться на воздухе и гораздо меньше времени молиться? Может, тогда во время литургии ты станешь испытывать должные чувства?

Лицо Уильяма вспыхнуло.

– Да, брат, мне кажется, смогу.

– Мне тоже так кажется. Я подумаю, что можно сделать. Но не слишком радуйся – возможно, нам придется подождать, пока у нас не будет нового приора, и уже его просить о твоем переводе.

– Все равно, благодарю тебя!

Служба закончилась, и монахи друг за другом покидали церковь. Филип приложил палец к губам, тем самым давая понять, что разговор окончен. Когда вереница монахов проследовала через южный придел, Филип и Уильям присоединились к процессии и вышли в крытую галерею, примыкавшую к южной стороне нефа. Там строй монахов распался, и они разбрелись кто куда. Филип направился было на кухню, но ризничий преградил ему дорогу. Он стоял перед ним в агрессивной позе – расставив ноги, руки на бедрах.

– Брат Филип.

– Брат Эндрю, – отозвался Филип, недоумевая: «Что это он задумал?»