Люк Мориак не скрывал своего недовольства.

– А Кальвин нам ответит?

– Конечно, ответит! – Бернар не потрудился объяснить, почему он так в этом уверен. – Братья, давайте помолимся сообща перед расставанием.

Пастор закрыл глаза, обратил лицо к небесам и начал беззвучно молиться.

Наступившая тишина остудила ярость Сильви. Девушка вспомнила, с каким нетерпением ожидала этой встречи, рассчитывала представить Пьера и прилюдно назвать его своим женихом.

После молитвы община разбилась на кучки. Сильви повела Пьера по зале. Ее переполняла гордость тем, что с нею рядом столь пригожий юноша, и она старалась прятать самодовольную улыбку, но ничего не получалось – уж слишком она была счастлива.

Пьер, разумеется, был обаятелен, как и всегда. Он уважительно обращался к мужчинам, беззлобно заигрывал с пожилыми женщинами и очаровывал девушек. Еще он внимательно прислушивался к Сильви, называвшей имена, и явно пытался их запомнить, а также вежливо расспрашивал членов общины, где они живут и чем занимаются. Община всегда радовалась новым членам, а столь воспитанный юноша всем пришелся по нраву.

Сложности возникли, лишь когда Сильви представила Пьера Луизе, маркизе Нимской. Та была дочерью богатого виноторговца из Шампани. Смазливая девица с высокой грудью, она, должно быть, именно этой грудью обольстила маркиза, человека средних лет. От мужа она переняла высокомерие и выказывала то по поводу и без, ибо, как полагала Сильви, не будучи урожденной дворянкой, не очень-то уверенно ощущала себя в новом положении. И язычок у нее был острый, что немедленно узнавал всякий, кому случалось ее рассердить.

Пьер совершил ошибку, обратившись к ней по-компанейски.

– Я тоже из Шампани, – сообщил он дружелюбно и с улыбкой прибавил: – Мы с вами два деревенских увальня в большом городе.

Он, конечно же, не имел в виду ничего дурного. Ни его самого, ни тем более Луизу никак нельзя было назвать деревенщиной. Это замечание было всего-навсего неудачной шуткой. Увы, он выбрал неподходящий предмет для шутки. Он вряд ли о том догадывался, но Сильви была почти уверена, что величайший страх Луизы – показаться хоть кому-то деревенской простушкой.

Маркиза побледнела, на ее лице застыла гримаса, в которой угадывались одновременно высокомерие и презрение. Она подалась назад, как если бы внезапно уловила дурной запах, и процедила, возвысив голос настолько, чтобы услышали все, стоявшие рядом:

– Даже в Шампани молодых людей, насколько я знаю, учат быть вежливыми со своими господами.

Пьер покраснел.

Луиза отвернулась и спокойно заговорила с кем-то еще, оставив Пьера и Сильви пялиться на ее гордо выпрямленную спину.

Признаться, Сильви испугалась. Маркиза ополчилась на ее жениха, и девушка нисколько не сомневалась, что этого уже не исправить. Хуже того, многие из общины слышали ее отповедь, а значит, все узнают о случившемся еще до того, как зала опустеет. Теперь они не захотят принять Пьера как одного из своих. Сильви захотелось плакать.

Потом она посмотрела на Пьера – и увидела на лице у того выражение, какого никогда прежде за ним замечала. Губы юноши искривились от гнева, в глазах сверкала ненависть. Казалось, что он вот-вот накинется на Луизу и прикончит ее.

Боже мой, подумала Сильви, надеюсь, он никогда не посмотрит так на меня.

Когда приспело время отправляться в постель, Элисон уже совершенно измучилась и не сомневалась, что Мария чувствует себя ничуть не лучше. Но самое главное испытание было впереди.

Торжество вышло пышным даже по меркам королевского двора. После венчания состоялся пир в архиепископском дворце, а за пиром последовал бал. Затем все переместились в Пале-де-ла-Ситэ – из-за многочисленности гостей это короткое перемещение растянулось на несколько часов, – где устроили маскарад; во дворце нашлись всевозможные забавы вроде дюжины механических лошадей, на которых катали королевских детей. А вечером подали легкий ужин; столько сладкого и вкусного в одном помещении Элисон не видела никогда в жизни. Но потом все наконец-то угомонились; оставалось провести последнюю, заключительную церемонию.