Таким образом, столица оказывается в центре процессов образования нации не только в смысле результата этого процесса[20], но и в качестве одного из важнейших катализаторов и инструментов формирования нации. Королевские столицы уже подготавливают саму национальную революцию и трансформацию государства. Кроме того, они становятся теми органами, через которые нации создают или изобретают себя. Визуально они позволяли нациям представить себя через свою архитектуру и становились своего рода экранами, на которые нации могут проектировать образы своей идентичности. Именно в столицах как лабораториях национального воображения происходит также изобретение самой провинции и в какой-то степени и деревни в качестве одной из манифестаций национальной идентичности. Парижи были местом рождения идиллических бар-бизонов и прочих буколических местностей. В недемократических странах, где все ресурсы стянуты в столицу, эти экраны национального воображения превращаются в ширму, своего рода потемкинскую деревню.

Итак, в столице соединяются три прежде разрозненных элемента – благоговение, власть и собственно городская среда и формы самосознания, которые теперь распространяются на всю территорию страны. Именно соединением этих прежде разрозненных элементов определяется сила нации, ее жизнеспособность и устойчивость, а также кардинальные особенности столицы как особой категории городов.

Крупные государства быстрее достигают фазы национального самосознания. Столицы служат катализаторами этих процессов, так как здесь формируется гражданская идентичность и наиболее интенсивно идут процессы формирования нации в одном отдельно взятом городе. Столица становится микрокосмом всей нации и ее ретортой самопознания.

История процессов модернизации, реконструкции и перепланировки национальных столиц отражает логику развития и созревания национализма. Известный шведский социальный теоретик Горан Терборн выделяет три момента в развитии и эволюции национальной столицы. Первый момент он называет собственно национальным. В этот период нация созревает и объявляет о своем существовании. Второй момент связан с народной поддержкой идеи нации. В Европе кульминация этих популярных процессов, по его оценке, приходится на период после Первой мировой войны. В это время идеи национализма демократизируются, попадают в рабочие кварталы, адаптируются социал-демократией. Наконец, третья фаза развития национализма связана с его включенностью в глобальные процессы. Национальные столицы приобретают глобальное измерение, и символы глобализма и модернизации полноправно входят в иконографию национальных столиц, причастных международным глобальным процессам. Все эти три фазы отражаются в эволюции морфологий города и в констелляции символов и смыслов в его схеме, планировке и архитектуре. Таким образом, Горан Терборн представляет достаточно нюансированный подход к вопросу, интегрируя глобальность и национальность как две фазы одного и того же процесса (Therborn, 2008: 64–65).

Один отдельно взятый город оказывается гораздо более податливым и благодатным материалом для утопического творчества и архитектурного эксперимента. Подражая великим утопистам Кампанелле и Томасу Мору, нации пытаются построить свою социальную утопию в отдельно взятом городе, масштаб которого гораздо лучше соответствует ее целям. Нация первоначально представляет себя в урбанистических формах столицы – воображенного города, где отчуждение городской жизни снимается метафорой «воображенного сообщества». Столица становится лабораторией национального творчества, где обкатываются различные видения нации, ее ценностей, видения ее прошлого и будущего. Воображение нации как бы воспитывается самими городскими формами – столицы становятся ее педагогами.