– Давайте после. Мне надо с вами поговорить.

Пришлось долго слушать прения прокурора и адвоката, разглядывать жюри. Да, Гришечкина судили присяжные, одни мужчины, в основном почтенные горожане, с серебряными напузными цепочками от часов. Слушали они всех очень внимательно, я заметил, что парочка даже что-то черкает карандашами в записных книжках. И вообще, атмосфера в зале суда стояла серьезная. Судья представительный, вел заседание твердо, всем давал слово, никого не обрывал.

Адвокат, конечно, тот еще краснобай, но у него профессия такая. Понравился и прокурор. Хоть и молодой, но защитнику оппонировал грамотно, все его доводы быстро парировал и спуску не давал.

Помучив нас час или около того, судья распустил заседание, дав наказ присяжным ни с кем ничего не обсуждать: мол, еще будет возможность наспориться перед вердиктом. Гришечкина увели солдаты, приставы начали проветривать помещение – надышали мы так, что по окнам текло.

Сразу устроить тет-а-тет с Викторией не получилось: подошел прокурор, пожал мне руку, поблагодарил за визит.

– Не надеялся, не надеялся, Евгений Александрович! Когда брал у вас на дому показания, думал, скоро отпевать будут.

– Ах, как неделикатно, Емельян Федорович! – упрекнула его стоящая рядом Виктория.

– Мы, судейские, такие, Виктория Августовна. Грубые люди. Каждый день имеем дело с людскими пороками.

Ну вот я и узнал, как звали профессора Талля. Август. Все в традициях Древнего Рима. Тем временем Емеля – твоя неделя про меня забыл, сыпал комплименты Виктории, договорился даже до того, что хочет лично заехать, выразить свои соболезнования. Это он так подкатывает?

И тут я встал. Иногда бывает достаточно самых простых действий, чтобы поразить людей. Виктория ахнула, прижала ручку в перчатке к алым губкам. Емельян Федорович тоже открыл рот. Что-то хотел сказать, но так и не нашелся.

– Да, господа. – Я сделал пару шагов до вернувшегося Кузьмы, прошелся обратно к креслу. – Теперь я могу ходить.

Хвастовство – грех. Как сказано в Писании: «Не возноси себя в помыслах души твоей». Я вознес, и Бог меня сразу наказал. Накатила такая ломка, что прямо хоть стой, хоть падай. Второе сильно лучше. Тело задрожало, в глазах появились черные точки. Кости стало ломить, как никогда до этого. А я-то дурак, уже надеялся, что все, переломался. Но нет, зависимость напоминала о себе. Да и как не вовремя.

– Евгений Александрович, что же вы так побледнели? Вам плохо? – первой всполошилась Вика. – Сядьте в кресло! Немедленно, я настаиваю!

Совместными усилиями Талль и Кузьмы меня приземлили обратно, я увидел торжествующую улыбку у прокурора.

– Да, слаба плоть человека, – развел руками Емеля – чтоб ты сдох на неделе. – Мне пора, Виктория Августовна, я непременно буду вам визитировать! Не такие уж мы, законники, черствые люди, ничто человеческое нам не чуждо.

Взгляд прокурора в момент произнесения этой сентенции метался от губ девушки к ее высокой груди. Явно ничто ему человеческое не чуждо. Да и мужское тоже. И ведь ни капли его не беспокоит, что буквально несколько минут назад он проповедовал нечто совершенно противоположное!

– Кузьма, иди, найди нам сани до дома. – Я отослал слугу прочь, посмотрел на Викторию.

Та с полуулыбкой Моны Лизы слушала, как обвинитель выпутывается из длинного сложноподчиненного предложения на тему чуткости прокурорских работников.

– Мы не принимаем визиты. – Вика достала веер из сумочки, похлопала себя по ладони. – Траур. Думаю, вы должны это понять.

Прокурор смешался. Посмотрел на меня, потом на девушку.