Наверное, поэтому я согласился.

– Может, пострижешься? Время еще есть! – Никита хочет дернуть меня за волосы, но я уворачиваюсь.

Он смеется.

С приходом осени деревня вымирает.

Дачники возвращаются в город, а местных жителей здесь почти не остается. Можно спокойно бродить туда-сюда и фотографировать. Лишь изредка в каком-нибудь окне показывается суровое старушечье лицо – сразу ухожу. Не люблю сельских, даже когда они просто пялятся.

Сельские – вымирающий вид, и они об этом знают. Эволюционировать или исчезнуть – вот и все их перспективы. Кто выбрал первый вариант – давно уехал, а те, кто остался, глядят на приезжих с ненавистью. Как будто это мы виноваты, что они – слабое звено.

Когда-то здесь кипела жизнь. Здесь есть двухэтажный дом культуры, а позади него – парк. Сейчас это, конечно, не парк, а просто рощица, обнесенная частоколом чугунных пик. Под слоем палой листвы угадываются дорожки. В зарослях виднеются останки качелей и скамеечек. Старательно фотографирую все это. Потом выложу в какой-нибудь тематический паблик.

Сегодня я уже много наснимал. Остался последний штрих. В таком парке обязательно должен быть мемориал Победы.

Вот и памятник. И первая неожиданность за день.

Памятник как памятник: солдат в каске и плащ-палатке стоит на постаменте, опустив взгляд. Автомат ППШ, который солдат держит одной рукой, направлен в небо: прощальный салют павшим товарищам.

Возле памятника стояла коротко стриженная девушка в сером комбинезоне, плотно облегавшем ее худое, спортивное тело. В таком комбинезоне, наверное, удобно работать в саду. Хотя сезон садовых работ вроде бы кончился.

Стояла неподвижно, смотрела на памятник, задрав голову. Будто видела что-то, чего не вижу я.

Я подошел ближе, глядя на девушку сбоку.

Девушка чуть старше меня. Она рассматривала солдата так, будто не понимала, что это и зачем это. Лицо серьезное, вдумчивое. С таким лицом могла бы смотреть на памятник инопланетянка. Или гостья из будущего. Да, я смотрел этот фильм, хотя ненавижу все совковое. В детстве родители заставили. Пришлось осилить, чтобы не расстраивать стариков.

Я сфотографировал ее. Вздрогнув, она обернулась на щелчок.

– Привет, – сказал я.

Испуг исчез из ее взгляда меньше чем за секунду. Кажется, она поняла, что я не сельский троглодит и бояться меня нечего. На всякий случай быстро огляделась и, убедившись, что я один, сказала:

– Здравствуй. Кому этот памятник?

Я не удивился. Иностранка, наверное. Хотя по-русски говорит чисто.

– Неизвестному солдату.

– Солдату. Человеку, который убивает людей.

Мне нечего было на это возразить.

– Я Слава, – сказал я.

Какое-то время она молчала, будто собственное имя вспоминала.

– Я Изольда. Ты здесь живешь?

Она повернулась ко мне, и я увидел на ее животе пятно засохшей грязи. Левый рукав комбинезона слегка надорван. На левой щеке – поджившая царапина. Штанины мокрые по колено.

Я сразу представил, как она бежит через лес, поскальзывается, цепляется одеждой за кусты… От кого удирает? И откуда она вообще тут взялась, одна-одинешенька среди этих зарослей и развалин?

– Да, живу…

– Слава, я очень хочу есть.

Кажется, Изольда изо всех сил старалась, чтобы ее голос звучал не слишком строго. Получалось так себе.

– Пошли, поедим, – предложил я.

Сделав два шага в мою сторону, она резко остановилась и спросила:

– Мне не придется вступать с тобой в связь в обмен на еду?

Точно инопланетянка. Но я решил не удивляться. За свою жизнь я видел столько разных фриказоидов! Я мог бы как-нибудь пошутить в ответ, но не стал: чувствовал, что не поймет. Сделал такое же серьезное лицо, как у Изольды, и сказал: