– Вот в этом-то и проблема. Когда делаешь багеты, нужно очистить свой ум. Открыть его. Ты удивишься всем тем красотам, которые появятся, когда ты отпустишь свой ум.

– Вы хотите сказать, когда сойдешь с ума? – спросила Жаклин.

Сара уставилась на нее, потом снова рассмеялась.

Не часто эта серьезная, чуть ли не угрюмая молодая женщина отпускала шутки.

Может быть, она не такая уж и серьезная, подумала Сара. Иногда в ней проскальзывало некоторое легкомыслие. К тому же она была не так уж и молода. Молода по сравнению с Сарой, но ее ученице было уже лет тридцать пять.

Однако в этом и заключается прелесть искусства пекаря. В полной мере ты овладеваешь им только с возрастом, когда у тебя появляется больше терпения.

– Да, чтобы быть пекарем, человек определенно должен быть сумасшедшим, – согласилась Сара. – Если тебе понадобится помощь, ma belle, просто позови тетушку Сару.

С этими словами Сара отправилась проверять пироги в духовке.

Жаклин не смогла сдержать улыбку.

Сара, конечно, никакая ей не тетушка. Так уж повелось между старшей и младшей женщиной. Шутка, да не совсем. Обе обнаружили, что им нравится мысль, будто они семья.

Во время смеха, в это самое мгновение, темное существо исчезало. Но когда туман смеха рассеивался, существо возвращалось.

И ее мысли обратились к Антону.

Тетушка или нет, но, если она не научится печь багеты, Саре в конечном счете придется выставить ее за дверь. Заменить кем-нибудь, кому это дело окажется по уму.

И тогда она потеряет Антона.

Жаклин выкинула испорченное тесто и начала все сначала. Ее четвертая попытка сегодня, а ведь еще и полдень не наступил.

Арман и Рейн-Мари вернулись домой.

Она устроилась в гостиной перебирать коробку с архивными материалами.

Арман просканировал фотографию настоящего кобрадора и отправил ее по электронной почте Жану Ги. В ответ зять слегка грубовато спросил, не томится ли он в деревне от безделья и не выпил ли лишнего.

Гамаш взял телефонную трубку и позвонил. Ответила его дочь Анни, которая передала трубку Жану Ги.

– Что это за странная фотография, patron? – спросил тот.

Гамаш расслышал чмоканье и представил себе Жана Ги с огромным сэндвичем вроде дагвудовского.[11] Однако эта аллюзия прошла бы мимо его зятя.

Когда он объяснил происхождение фотографии, Жан Ги, к тому времени закончивший жевать, сказал:

– Я немедленно этим займусь.

И Гамаш знал, что его зять так и сделает.

Он познакомился с Жаном Ги задолго до того, как тот стал его зятем, забрав агента Бовуара из хранилища вещдоков, где тот занимался никчемной, нудной работой. Он взял к себе молодого человека, которого не хотел брать никто другой, и, ко всеобщему удивлению, сделал его инспектором отдела по расследованию убийств.

Но Гамашу это казалось естественным. Он даже не задумывался о своем решении.

Они стали шефом и агентом. Патроном и протеже. Головой и сердцем. Не зятем и тестем, а сыном и отцом.

Судьба столкнула их, и, очевидно, они были связаны как в этой жизни, так и во многих прошлых.

Как-то вечером за обедом у Клары они заговорили о жизни. И о смерти. И о жизни после смерти.

– Есть одна теория, – сказала Мирна. – Не помню, то ли буддистская, то ли таоистская, то ли еще какая. В ней говорится, что с определенными людьми мы встречаемся снова и снова в разных жизнях.

– По-моему, это нелепостизм, – вставила Рут.

– С одним и тем же десятком людей, – продолжила Мирна, перепрыгивая через словесную кочку, какую представляла собой старая поэтесса. – Но состоим с ними в разных отношениях. В этой жизни вы можете быть партнерами, – она посмотрела на Габри и Оливье, – а в другой – братьями, или мужем и женой, или отцом и сыном.