Хорошо бы ее поезд переехал. Так было пару раз на памяти крысюка. Один раз переехал ароматного заросшего мужика, другой — здоровенную длинноносую шавку, прыгнувшую с перрона за крысюком. Дура шавка, под землей не жила. Побежала на свет, от гула заметалась по тоннелю. Ну, что о них сказать? Было вкусно!

Поезд отчего-то не ехал. Уже давно. 

Крысюк посидел, подождал еще. 

Тельце на рельсах пошевелилось. Девушка, совсем молоденькая еще, зарычала. 

Крысюк продолжил сидеть. Бояться ему было нечего — девушка явно была больная. Давно не двигалась и опасности не представляла. 

Кроме того, крысюк прекрасно знал — люди в темноте видят ровным счетом ничего. А что она там за звуки издает — это не важно. Вокруг нее шевелились камни, но это были просто камни. Она пахли как камни, выглядели, как камни и двигались... нет, не как камни. Потому что камни двигаются только в руках людей. Люди их умеют кидать. Если попадут — больно. 

А вокруг девчонки камни двигались без помощи рук. Значит, для крысюка опасности не представляли. 

Он продолжил умываться, даже когда она резко дернулась. Это была его единственная ошибка. Она же последняя. Уже через мгновение он умер.

21. Глава 21. Волей-неволей

Volens nolens.
Волей-неволей, вне твоего желания (лат.).

Василиса облизала губы. Было липко и вкусно. «Как же хочется еще». В руке лежала еще теплая тушка. Вася подняла ее поближе к лицу, с наслаждением обнюхала и вцепилась зубами. 

«Кровь! Кровь! Кровь!» — стучал пульс, отбивая такт рывкам, с которыми она выгрызала куски.

Хотелось выпить всю жидкость. А ту, что пролилась мимо, размазать по коже. Впитать все, до последней капли. 

Василиса исступленно терла себя скользкими пальцами по рукам, ногам, по лицу и шее — везде, где тело не прикрывала одежда. 

Она сидела в туннеле, лишенном света. Осмотрелась. Увидела на бетонных плитах пола и стен капли. Они пахли просто одуряюще. Василиса уделила внимание каждой: аккуратно промакивала пальчиком и убирала его в рот, а после — хорошенько вылизала то место на полу или стене, чтобы ни малейшей частички драгоценной жидкости не пропало зря.

«Кровь! Кровь! Кровь!» — ужасно хотелось ещё. 

Найти, поймать такие же сладкие и вкусные теплые кровяные мешочки. 

Но кто-то звал ее. Звал так сильно, что желание пить оказалось слабее этого зова.

— ... зовут этот город Москвой, — сказала она тихо, не понимая смысла этих слов. Сейчас для нее это были бессмысленные звуки, — Р-раа! Я восстану и сожгу её!

Темные стены тоннеля погасили её рык. Мгновение и тишина. 

Она постояла немного, с сожалением посмотрела на остатки смелого и хитрого крысюка и стремительно пошла по тоннелю в сторону центра.

В этот момент в семидесяти трёх метрах сверху над Василисой «наводчик» и мелкий мошенник шагнул в подъезд жилого дома у станции метро «Парк Победы».

Ровно там столетиями располагался холм, называемый Поклонной горой, пока в советские годы его не накрыла большая послевоенная стройка, изменившая облик города и без стеснения перенесшая множество исторических мест оттуда, где они были, туда, где это было удобно советской власти.

«Что-то не то...» — подумал мошенник и поднял взгляд. 

Подъезд искрился свежей гранитной отделкой. Поверх темно-серого гранита хаотично раскиданы объемные скульптуры малахитово-зеленых ящериц самых разных размеров: от крошечной, с детский мизинчик, до здоровых, с французскую бульдожку. 

Какой-то безумный дизайнер раскидал их по стене с намеком не иначе как на первозданный хаос бытия. По одной и группами, они сидели на стене, на подоконнике единственного в подъезде окна, даже на батарее (тоже, кстати, в тон граниту окрашенной в темно-серый, чего только не напридумывают эти дизайнеры!).