– У меня был только номер телефона. Никаких имен.

– А где ты с ними встречался?

Джек напрягся и кое-что вспомнил: станция метро, библиотека, бутербродная. Только в общественных местах, и всегда анонимно.

– Мой телефон в брюках, – вспомнил он. – Там есть их номер.

Я потянулся к брюкам, но передумал.

– Забудь об этом, – сказал я и откинулся на спинку стула. – Не желаю в этом участвовать. Всякий раз, когда моя жизнь приходит в норму, ты пытаешься втянуть меня в нечто подобное. Тот парень забрал мои права. Он знает мой адрес, и где я сплю, и где Энни спит. Они сказали, что теперь это дело висит и на мне. Что это значит?

– Неужели ты не мог просто уступить? – спросил он, закрыл глаза и поморщился, скрывая боль.

– Богом клянусь, Джек, – заявил я, вставая и нависая над ним, – если это повесят на меня, то я…

Отодвинулась занавеска, вошел фельдшер. Не важно, насколько оправданна ваша позиция, – вас никогда не поймут, если вы будете орать на человека в окровавленных бинтах, лежащего на больничной койке.

У Джека нашли легкое сотрясение, но никаких серьезных травм. Фельдшер вручил Джеку пару рецептов и счет на две тысячи долларов, и его выписали. Я сел за руль, остановился по дороге, чтобы купить Джеку лекарства, потом отвез его домой.

– Оклемаешься без меня? – спросил я, когда он поднимался по ступенькам.

– Да. И прости, что втянул тебя в это. Я обо всем позабочусь, Майк. Наверное, сам заслужил за попытку поступить правильно. Езжай домой и ни о чем не волнуйся. Я не шучу.

Добряку во мне хотелось сказать Джеку, что я помню его поддержку. Мы росли, когда отец сидел в тюрьме, одевались в обноски от Армии спасения, кормились талонами на бесплатные обеды, все городское хулиганье не давало мне прохода, и Джеку не раз крепко доставалось, когда он меня защищал. Но и я не однажды вносил за него залог и брал на поруки – чаще, чем мне хотелось. Сейчас все вышло на другой уровень. Мне было что терять, и очень много. Что я мог сказать? Я не знал, а после ночи в больнице еще и слишком вымотался, чтобы об этом думать. Я велел брату немного поспать, а сам направился к метро, чтобы поймать первый, еще предрассветный поезд к дому.

Я сел на кушетку и закрыл глаза.

– Ты только что вернулся? – спросила Энни, спускаясь по лестнице. – Господи, Майк, сейчас же середина недели.

– Извини. Когда ты с Джеком Фордом, то каждый день – суббота.

Она резко вдохнула, увидев синяк у меня на щеке:

– Подрался в баре?

– Побочный ущерб. Несколько жлобов наехали на Джека.

– И где вы были?

Не сомневаюсь: она предположила, что все произошло в какой-нибудь придорожной забегаловке, и это было менее страшно, чем правда. Я встал.

– В одном паршивом месте.

Я не лгал и лишь опустил кое-какие подробности.

– Ты даже не послал мне эсэмэску после полуночи. Я подумала…

Она могла вывалить на меня кучу упреков. Я их заслужил. Но она сдержалась.

– Давай договоримся. В следующий раз будешь меня предупреждать, – сказала она. – Ты в порядке?

– Да.

– А Джек?

– Более-менее.

– Голова болит?

Я кивнул. Голова болела не от спиртного, как предположила Энни, а после удара, от усталости и тревоги. Энни немного понаблюдала за моими страданиями и решила смягчить приговор.

– Ты несчастный идиот, – сказала она и пригладила мне волосы. – Рада, что ты протрезвел. Если одной ночи в роли осла тебе хватило, чтобы наладить отношения с Джеком, то я рада, что ты с этим покончил. Неужели вы не могли просто поговорить об этом, выпить чаю?

– Так не делается.

– Ты точно протрезвел?

– Точнее не бывает. Чашка кофе, и буду как огурчик.