– Совет, – сказал он вдруг, резко остановившись. – Небольшой совет.

– Ну? – терпеливо спросил я.

Он скосил на меня глаза.

– А ведь мы прошли мимо «Блейз».

– Ага.

Он попытался развернуть меня в обратную сторону.

– У меня дело в Лудгейт-серкус. Нам сегодня по пути, – солгал я.

– П-правда?.. – Он рассеянно кивнул, и мы потащились дальше. Еще через несколько шагов он снова остановился. – М-м-маленьки-ий... совет...

Он смотрел прямо перед собой. Я был уверен, что он ничего не видит, не замечает уличной суеты. Ничего, кроме какой-то одной навязчивой мысли, его не занимало.

Мне надоело ждать совета, который никак не мог материализоваться. Стало опять накрапывать. Я взял его под руку и попытался протащить последние оставшиеся до дверей редакции пятьдесят ярдов. Он не стронулся с места.

– Запомни последние слова, – вдруг сказал он.

– Чьи?

– Мои, ясное дело... Запомни последние слова. Маленький совет...

– Непременно, – вздохнул я. – Вымокнем тут.

– Я не пьяный.

– Ну, конечно.

– Могу написать свою колонку в любую минуту. Хоть сейчас.

Он пошатнулся, и мы направились к входу в редакцию. Еще три ступеньки, и он будет в тепле, в безопасности. Покачиваясь, он стоял у дверей.

– Если кто попросит, – выдавил он наконец, – не соглашайся.

По бледному мясистому лицу пробежала тень озабоченности. Нос был усеян крупными порами, на подбородке проступала жесткая черная щетина.

Рука его скользнула в карман, и выражение озабоченности сменилось радостной гримасой, когда она вновь вынырнула на свет Божий с наполовину недопитой бутылкой виски.

– Надо же, а я уж думал, что потерял... – пробормотал он.

– Ладно, пока, Берт!

– Не забывай, помни мой совет!

– Ладно. – Я уже повернулся, как вдруг он сказал:

– Тай!

Мне это надоело.

– Ну что еще?

– С тобой этого не случится. Ты не допустишь... я знаю, но иногда именно самые стойкие попадают в худшие переделки. Я хочу сказать... Они не понимают, где надо остановиться.

Внезапно он качнулся вперед и ухватился за лацканы моего пальто. В нос мне ударил запах перегара, горячее дыхание смешивалось с сырым воздухом.

– Ты вечно будешь нищим из-за этой твоей... жены. Люк-Джон мне рассказывал, я знаю. Вечно без гроша, будь я проклят. Но не соглашайся, не продавай свою бессмертную душу!

– Ладно, постараюсь, – устало пробормотал я, но он, казалось, не слышал.

С параноической настойчивостью, свойственной сильно пьяным, он продолжал:

– Сначала они покупают тебя, потом шантажируют...

– Кто?

– Не знаю... Только не продавай... не продавай свою колонку!

– Не буду! – вздохнул я.

– Я тебе серьезно говорю. – Он придвинулся еще ближе. – Никогда не продавай свою колонку.

– Берт, а ты?

Он молчал. Потом отвалился от меня и снова зашатался. Криво подмигнул:

– Вот такой совет...

Развернувшись, как на шарнирах, он нетвердой походкой направился через вестибюль к лифтам. Я видел, как он стоял в освещенной кабине, сжимая в руке бутылку, и твердил: «Совет, совет...» Тяжелые двери сомкнулись. Я пожал плечами и, несколько озадаченный, двинулся обратно к «Блейз». Зашел в машбюро посмотреть, готов ли материал. Они еще не закончили. Просили зайти в понедельник.

Когда я снова вышел на улицу, там кричала женщина. Прохожие оборачивались. Резкий истерический крик перекрывал шум колес и визг автомобильных клаксонов. Вслед за другими я побежал посмотреть, в чем там дело.

На тротуаре, в пятидесяти ярдах от «Блейз», быстро собиралась толпа. Я еще подумал, что именно в этом месте недостатка в штатных репортерах не будет. Примчатся через секунду.

На асфальте лежал Берт. Мертвый. Плиты мостовой вокруг него были усеяны сверкающими бутылочными осколками, и острый запах алкоголя смешивался с вонью выхлопных газов.