Сразу же после того, как Лёша вернул меня на место в прихожей, старшая из дочерей презрительно фыркнула и скрылась в своей комнате, отказываясь весь оставшийся вечер разговаривать со мной, и даже на ужин не вышла, за время моего отсутствия вполне красноречиво разложив на туалетном столике в моей комнате свою находку из стиральной машинки. Тесты я выкидывать не стала, припрятав их на самой верхней полке шкафа, — проникать туда Таисия ещё не научилась.

И вот Женя, переборовшая свои эмоции, наконец-то пришла за ответами, которых у меня попросту не было.

Мы немного полежали в молчании, пока я не дотянулась до её лица, убирая многочисленные пряди. Она крутанулась головёнкой  на подушке, впиваясь в меня своим тёмным взглядом. 

— Ты правда беременна? — без всяких прелюдий поинтересовалась дочь.

Я замялась, подбирая нужные слова, а потом всё-таки решила быть по возможности предельно честной.

— Скорее всего. 

Она недовольно запыхтела, но ругаться не стала, что я в некотором роде восприняла за хороший знак. Мои дети не умели молчать, когда были категорично против чего-то.

— Ничему тебя жизнь не учит, да? — в конце концов выдал мне мой так рано повзрослевший ребёнок.

— Отчего же, учит, — переворачиваясь на спину, вполне спокойно отозвалась я. — Что как бы не распоряжалась жизнь, всё к лучшему.

Женя призадумалась, а я судорожно прислушивалась к её громкому дыханию в надежде предугадать ее мысли.

— То есть тебя всё устраивает? — с лёгкой озадаченностью пополам со скепсисом в голосе поинтересовалась она.

— Меня абсолютно устраивает наличие в моей жизни тебя и Таси. И я бы ни за что на свете не стала менять этого. 

Можно было просто сказать, что я люблю их, но, во-первых, обе дочери и так это знали, а во-вторых, Женька спрашивала меня совсем не об этом.

У нас с ней были своеобразные отношения, не до конца вписывающиеся в типичную систему “дочки-матери”. Я родила в девятнадцать и долго не могла осознать своего материнства. И дело тут было даже не в любви. Это горяче-пронзительное чувство зародилось во мне задолго до того, как мы с крохотной девочкой впервые повстречались в стенах роддома. Просто первое время я относилась к ней скорее как к сестре, чем как к собственному ребёнку. Делая всё от меня требующееся, я никак не могла перестроить своё сознание на новый лад, не понимая, что “Я” — это на самом деле “Мы”. К тому же первые Женечкины годы пришлись на моё студенчество, и поначалу забота о ней полностью лежала на моей маме. Поэтому наши отношения и по сей день больше походили на дружеские. Безоговорочное доверие и знание, что мы всегда будем самой надёжной опорой друг для друга, не спасало нас в кризисные моменты. Нам не хватало какой-то субординации, из-за чего в своей манере общения мы больше походили на двух подруг, чем на маму и дочку. С Тасей у меня было всё немного иначе, но и родила я её уже в достаточно сознательном возрасте. 

Моя вина перед Женей была неочевидной, но она была, невидимой стеной вставая между нами в минуты недопонимания. И вместо того, чтобы в полной мере поддержать её, помочь справиться с эмоциями, меня тянуло на оправдания, что мало чем помогало делу. 

Всё это крутилось в моей голове, когда Женька нарушила ночную тишину, будто бы между делом заметив:

— А он ничего.

Я поперхнулась собственными же слюнями и тут же подскочила на локтях, во все глаза уставившись на дочь. Спрашивать, о ком она говорит, было глупо, но я, конечно же, спросила:

— “Он” — это кто?

— Алексей? — сдерживая явное ехидство, отозвалась она. — По крайней мере, он так представился.