Неожиданный поворот потребовал пояснений:

– Что Вы ели в России?

– То же, что и Вы. Извините за банальность, я ел икру, как все. – Это где это он видел такую «банальность», чтобы все россияне ели икру? – А еще я очень люблю борщ.

Ну, это еще куда ни шло, и я хоть и вегетарианка, но поправку приняла. Кстати, как он представляет себе русского человека? Водка и икра?

– Нет, для меня это образ кино, потому что ваша страна породила много великих кинематографистов. Для меня русское кино намного более значительное, чем американское. – Лелуш сделал моей стране самый большой по его киномеркам комплимент. – Да, это правда, и особенно это касается кинематографического изобразительного ряда. Я не имею в виду сюжеты, я имею в виду изображение и пластику, которые в русском кино сыграли важную роль. Не сейчас, конечно, но был период, когда русское кино интересовало меня больше других. Что я люблю в России, так это русскую бесшабашность. У нас создается ощущение, что в русских есть что-то от самоубийц. Я люблю людей, которые играют со своим здоровьем. У нас создается такое впечатление, когда мы видим, как русские пьют. Я бывал на одной вечеринке в Москве и видел типа, который поглощал литры водки, я был очень впечатлен. У русских такое крепкое здоровье, которого нет у нас. У меня есть ощущение, что Россия – это страна, где все возможно, где рациональное и иррациональное уживаются вместе. Но лично я люблю в России это самое иррациональное.

На этой трогательной ноте мы и свернули камеры.

– Спасибо Вам, Елена. – Напоследок Клод Лелуш превратился в сказочную фею. – Я придумал для Вас очень красивую роль в моем следующем фильме.

Представив себя на мгновение шестой женой и сто двадцать шестой музой, я вздрогнула и больно уронила себе на ногу сумочку. Прощались по кинолицемерной традиции как лучшие друзья, и, пользуясь распространенными среди французов клише о поцелуях Брежнева, я уверяла Лелуша, что у нас, в России, на прощание все целуются восемь раз в губы. С удовольствием поверил. Или сделал вид, старательно целуясь. Умница!

О том, как заработать пятьдесят тысяч евро за пару часов, нажимая на одну и ту же кнопку, а также о том, кто поет громче и гораздо лучше иерихонской трубы.

Среди моих неравнодушных к блондинкам приятелей есть один гений, известный фотограф Андрэ Pay. При всей своей скромной внешности он невероятно талантлив – иначе чем объяснить, что средняя стоимость фотосеанса у него стоит пятьдесят тысяч евро? Он сотрудничает с самыми модными журналами Парижа и Нью-Йорка и делает обложки дисков Майкла Джексона, Патрисии Каас, Милен Фармер и Мирей Матье.

– Эленале, – позвонил мне однажды утром Андре. Он немец по происхождению и поэтому добавляет к имени «ле» – аналог суффикса «чк» в уменьшительно-ласкательной форме, – ты хочешь познакомиться с легендой советского и японского народов?

Французы подтрунивают над слегка вышедшей из моды Мирей Матье, но она действительно очень любима русскими и жителями Страны восходящего солнца. Что касается моего ответа на вопрос, то скорость звука «да» в таких случаях превышает скорость света.

Приехав в специально арендованную для этого случая фотостудию, я наблюдала, как работает с Мирей не только Андрэ, но и десяток ассистентов, визажистов, стилистов, парикмахеров и других необходимых фотоиндустрии людей.

Мирей оказалась удивительно миниатюрной – метра полтора, веселой и певучей. Без всякого аккомпанемента она с легкостью заполняла мощным и чистым голосом со своим знаменитым южным акцентом, раскатывающим букву «р» все четырехсотметровое пространство студии, напевая в промежутках между съемками, во время смены одежды и даже грима. Рядом со мной стояла ближайшая помощница Мирей – ее родная сестра Мари, которая посвятила свою жизнь служению гению, случайно оказавшемуся в их многодетной семье. Видимо, служение гению занимает слишком много времени, потому что ни та, ни другая из сестер свои семьи так и не завели.