– Я видела в анатомическом атласе человека совсем без кожи, – сказала я не без гордости. Чего мне стоило добыть эту книгу из шкафа госпожи Увве, а потом незаметно вернуть на место, лучше даже не вспоминать. – Рисунки на коже выглядят получше. А что до прочего, то мэтр Оллен… ну… даже не вовсе разоблачился.

– Вы полагаете, я позволил бы ему раздеться догола в присутствии несовершеннолетней девицы, вверенной моему попечению? – холодно осведомился канцлер.

– Но он ведь волшебник. Что вы можете ему сделать? Приказать? Он бы отказался со мной работать, вот и все. Еще раз приказать? А вдруг мэтр Оллен обиделся бы и совсем испортил мне мозги? То есть… – Я перевела дыхание. – Не знаю, зачем бы ему это понадобилось, но вдруг я ему просто не понравилась? Не понравилась же, так?

Канцлер кивнул.

– Почему? Потому что я… из приюта, как вы сказали? Плохо одета, у меня дурные манеры?

– Вовсе нет, – сказал он после долгой паузы. – Одежду легко сменить, Прочее… бывает и хуже. Должен отметить, что госпожа Увве уделяет достаточно внимания этой стороне воспитания.

– Она всегда говорила, что даже нищая девушка с безупречными манерами легче найдет себе место, нежели неотесанная грубиянка. Если, конечно, она не место прачки ищет, – добавила я справедливости ради.

– Знали бы вы, сударыня, сколько таких нищих и безупречных вылавливают из реки… – непонятно ответил канцлер. – Мы уже пришли. Вы помните, где ваша спальня, не заблудитесь? Тогда идите спать, а перед тем выпейте вот это… Мне тоже нужно закрыть глаза хотя бы ненадолго, иначе придется хоронить либо меня, либо того, кто попадется под горячую руку.

Чужое воспоминание мелькнуло в голове: канцлер бывает очень зол, если не выспится. К счастью, ему хватает пары часов, чтобы прийти в себя, и в таком режиме он может существовать очень долго. Но вот беда: иногда и этих часов не находится…

Мне ничего не снилось. Наверно, причиной тому было снадобье, которое заставил меня выпить канцлер. Будь это пилюли, я сумела бы спрятать их за щекой и выплюнуть. Все мы это умели: в пансионе порой давали средства от паразитов, после которых многие девочки целыми неделями не могли высидеть урок до конца, а потому приходилось выкручиваться. Увы, с каплями такой фокус не вышел бы, тем более канцлер пристально следил за мной, покуда я не выпила все, что было в стаканчике.

Проснулась я рано, как привыкла: в пансионе будили до рассвета. Некоторые домашние девочки с наслаждением рассказывали, что дома в выходные могут спать или просто лежать в постели хоть до полудня, но пансионеркам такое дозволялось, только если они тяжело болели. Чуть свет приходила горничная, будила всех, и мы, дрожа от холода – в каменных стенах старого здания даже летом было зябко, – принимались одеваться и умываться.

Но на этот раз меня никто не будил. Я открыла глаза, увидела незнакомый потолок, взглянула налево – сквозь легкие шторы пробивался серый утренний свет – и вскочила. Проспала! Уже рассвело!

И тут же вспомнила, где я и что со мной случилось…

Постель по сравнению с привычной была настолько мягкой, а одеяло – теплым, что я зарылась головой в подушки и вообразила себя медведем в берлоге, под толстым снежным покрывалом. В пансионе я тоже играла в медведя, когда была помладше, но долго прятаться не выходило: безжалостная Рина, а потом пришедшая ей на смену Мика срывали тонкое одеяло, приходилось вставать.

Не знаю, сколько я так лежала: часов в комнате не было, а осеннее утро, особенно пасмурное, – совсем не то же, что летнее, не угадаешь, сколько прошло времени. Уснуть не удавалось: я не привыкла спать так долго, к тому же очень хотелось есть: у меня во рту ничего не было с прошлого обеда, кроме булочки и стакана молока…