Я быстро перебирала бумаги, но расписок не видела. В комнату кто-то вошел, вероятно, Лука, подумала я и не обернулась. Староста был терпелив, если у него ничего не горело.

Я была поглощена расписками и, лишь случайно скосив глаза в сторону, увидела на полу совсем рядом серую тень. Это был никакой не Лука, и пахло от него потом и кровью, и стоял он почти за моей спиной.

5. Глава пятая

— Не признали, барышня?

Не то чтобы я часто читала книги. Не мне, не с моей профессией верить в то, что мне хотят показать. Это ведь режиссер кричал «Верю!», не зритель, а меня убедить в искусственной картинке почти так же сложно, как великого мастера.

Я нечасто читала, но мне попадалось — при виде незнакомого мужчины «похолодела», «мурашки побежали», «не смогла дышать». Вранье, человек — существо социальное, стайное, и если некто не приставляет к твоему горлу нож, никакие «волны опасности» «с головой» не «окатывают». Но человек и существо, вспоминающее когда необходимо древние инстинкты: беги, беги — вот это срабатывает. Что мне и хотелось сделать сейчас, но я сдержалась.

Неприятно? Да. Омерзительно? Да, пожалуй. И пока что не знаешь, чего ожидать от того, от кого за версту несет смертью. Но маньяк и мошенник всегда обаятельней, чем прикорнувший на автобусной остановке бомж.

— Андрей я, али забыли? Батюшка ваш меня в Сосновку продали.

— Почему от тебя пахнет кровью, Андрей? — только и спросила я. И сомневалась, что он мне ответит «потому что я убиваю людей».

— Так ведь я у Павла Юрьевича на скотобойне, — спокойно пояснил Андрей. У меня было чувство, что я его уже видела. Высокий, очень красивый парень. Постой-ка…

— Ты брат Авдотьи и Степаниды? — запоздало осенило меня. — Зачем пришел? Ты не мой человек больше. — Вероятно, раз скотобойня не моя?

Держаться ровно, без тени смущения, без малейшего замешательства. Не потому, что этот парень может что-то понять, да и что он поймет — что я вовсе не прекрасно ему знакомая «барышня»? Потому, что я иначе не узнаю ничего сверх того, что мне скажут. Разговаривать с людьми, не опасаться, что я «что-то забыла». Андрей же отступил на шаг и поклонился, чего я никак от него не ожидала.

— Приказчик наш давеча Анну с коровой на выпасе застал, — негромко проговорил он. Я поморщилась. — Да не в корове, барышня, дело. Что мы, не понимаем? Что мы, звери какие? Не объест наши выпасы ваша-то коровенка… Анна ему и сказала, что Егор сестру мою опять избил.

— Просить за нее пришел? Или за него? — вскинула голову я. Все возможно, чью сторону принял этот парень — не предсказать.

— Я, барышня, человек подневольный, — произнес Андрей еще тише. — Воля женить-продавать — барская. Я, когда меня барин-батюшка продали, совсем отроком был. А после узнал, что Степаниду за Егора отдали, так поздно.

— Помешал бы?

Вопрос мой следовал за вопросом. А пожалуй, батюшка мой почивший совершил ту еще глупость, продав кому-то такого парня. И не в том печаль, что все трое красоты необыкновенной, а в том, что есть в них какая-то неясная сила. В Андрее — еще и физическая, он наверняка стал отменным работником, хотя на вид ему лет восемнадцать. А у меня? А у меня все печально с рабочими руками, и кого мне в том обвинять — покойного отца, который для меня не больше, чем имя на документе?

— Как помешаешь-то, Елизавета Григорьевна? — невесело усмехнулся Андрей. — Защитил бы. Пусть и сам бы в солдаты за то пошел насовсем… Продайте Степаниду.

— Что? — я даже хохотнула. Снова нервы. И неожиданность. — С ума сошел? Кому продать — тебе? У тебя есть деньги? Нет, если они у тебя есть… — Почему бы и нет? Я понятия не имею, может ли один крепостной купить другого, но, может, Андрей получил вольную? Что я в таком случае потеряю, а что получу? Двадцать грошей?..