Споро накрыв стол, Глафира с удовольствием глотнула горячего чая. Толсто намазала на булку масло, откусила, от удовольствия закрыв глаза. «Как в детстве».
Только жила она тогда в другом районе, и квартира была трехкомнатная. Ту она считала домом, а не эту однушку, которую Глеб оставил «в наследство». В качестве извинения за то, что натворил. 
Глаша знала, что многие женщины прощают мужей, изменивших им по «глупости», но измену с Кислициной, той, которая еще в выпускном классе организовала избиение соперницы, простить было невозможно. 
Глеб стоял на коленях, а у Глафиры не было сил даже плакать. Все внутри выжгло напалмом. Чувства, желание иметь от Мельникова ребенка, надежду любить до гробовой доски. Только бросила на пол конверт с фотографиями, где Сонька улыбалась в объектив, прижимаясь к Глашиному мужу. «Недельные сборы в Питере», - Глафира видела те же памятные места, куда и ее когда-то водил Глеб. 
 «Люби меня, как я тебя, за глазки голубые…»
Это он уговорил не подавать заявление на развод, обещая подписать его сразу, как только Глаша потребует. «Не будем сжигать мосты. Дай нам время».
Но и три года не стерли из памяти наглую улыбку соперницы.

- Пап, а почему тогда, когда меня избили, вы не стали подавать в суд? Сняли экспертизу, нашли виновных, а дело так ничем и не закончилось…
Отец поперхнулся. Мама как-то затравленно посмотрела на него, а потом уткнулась в чашку.
- Ну, понимаешь… - Степан Глазунов, офицер МВД в отставке, старался подобрать правильные слова. – Мы с мамой решили, что не стоит тебя мучить. Походы в милицию, унижения…  А у тебя выпускной класс, экзамены в институт…
«Унижения…»
Глаша посмотрела в окно. На улице было серо и уныло. Так же как и в тот день, когда в дверь к ним постучалась мама Кислициной. Глафира открыла сама и увидела, как за спиной соседки мнется ее дочь, не смеющая поднять глаза.

- Прости ее, прости, - умоляла Кислицына-старшая.
- Мама, не надо, - хватала за рукав матери Софья.
- Ее жизнь превратилась в каторгу. Милиция в школе каждый день. Соня как на раскаленных кирпичах. Прости…
- Нет, – ответила закаменевшая девочка и закрыла дверь.
- Я же говорила тебе! Говорила! Она не простит! - крик Софьи и рыдание ее матери окончательно лишили сил. Глаша сползла по двери на пол и, отгораживаясь от всего мира, уткнулась в колени. Ее трясло. Потом навалившаяся темнота скрутила тело в истерике. 

- А нужно было? – папа положил большую ладонь на руку Глаши. 
– Тогда я хотела. 

Звонок телефона разорвал напряженную тишину.
- Да? – рассеянно спросила Глаша, даже не посмотрев, кто звонит.
- Глазунова, тебе хана! – громко донеслось с той стороны. 
Папа и мама насторожились.
- Это с работы, - закрыв трубку ладонью, шепнула Глафира, поспешно покидая кухню. И уже обращаясь к звонившему, прошипела: - Марк, ты чего так кричишь? 
- Тебе хана, - понизив голос, еще раз повторил Дриз. – Директор ищет тебя.
- Ой!
- Вот тебе и ой. 
- Что будет? Что будет? – Глафира заметалась по комнате.
- Уволят тебя за аморалку. Пьяная, в туалете, без трусов...
- Черт, ты и это видел? 
- Ага. И грудь, которая из декольте вывалилась.
- Ой! – пискнула Глаша, комкая ворот халата, и только потом сообразила, что Марк шутит. Какая вывалившаяся грудь, если платье-футляр застегивалось под самым горлом?
Взяв себя в руки, обреченно спросила:
- Когда писать заявление?
- В понедельник сама в директорский кабинет занесешь. По собственному желанию. И оденься попроще. Никаких красных губ и пьяных глаз. Косметику вообще сотри.