Запихиваю верхнюю одежду в шкаф и быстро мою руки в раковине, чтобы поскорее наброситься на скрытое под фольгой сокровище. Воровато оглядываюсь по сторонам, дабы убедиться, что никого нет рядом, особенно бабули, которая по рукам бьет за кусочничество. А что? В большой семье клювом не щелкай! Я знаю о чем говорю, поверьте.

На зло моему урчащему в предсмертной агонии желудку, дверь из гостиной со скрипом открывается. Отпрыгиваю подальше от еды настолько, насколько это возможно, сложив руки за спину. Еще бы посвистела! Точно бы внимания не привлекла.

- Итить твою за ногу! - одновременно с моим пируэтом вздрагивает дедушка и оторопело глядит на меня, а затем, выглянув в гостиную, тихо прикрывает дверь. Смотрим друг на друга точно два вора, пробравшихся в дом, а потом срываемся в приглушенный смех.

- Ламазо (прим. автора: с грузинского – красивая моя/красавица), ты уже с учебы вернулась? – обнимает меня дедуля, - Голодная наверно?

- Ужасно, бабу! (прим. автора: бабуа – с грузинского – дедушка) – утыкаюсь носом в клетчатую рубашку, отдающую уютным ароматом дедушкиного одеколона, который не меняется уже несколько десятков лет.

- Давай посмотрим, что тут наша хозяйница наготовила, - заговорщицки предлагает он и мы вместе склоняемся над противнем.

Аккуратно, стараясь лишний раз не шуршать, командной работой снимает пласт фольги и чуть ли не одновременно облизываемся, глядя на любимое блюдо из теста и сыра. Переглядываемся и киваем, понимая друг друга без слов. Достаю тарелки, а дедушка вытаскивает из духовки еще томящееся мясо.

- Ну деда-а-а, - цокаю языком совсем как бабушка. Даже немного страшно становится: перенимать подобные привычки не было в моих планах.

- Что деда? – ворчит, - Ты хоть на учебу уходишь, а я в нашей палате для психбольных сутками торчу. Мне нужно больше, чтобы заесть этот кошмар. Все соки из меня высосали.

С этим не поспоришь. Даже надоедливый Резник не сравнится с моей семьей. Он один, а их целая толпа, с ними психике труднее справляться.

- Мона? – неуверенно спрашиваю деда, протягивая нетерпеливые руки к горяченькому хачапури.

- Не мона, а нуна! – уверенно кивает, подталкивая меня к воровству с собственном же доме.

Накрываем наш импровизированный пикник на столе и отрываем себе по щедрому куску вкусно пахнущего кругляша. Только успеваю поднести ко рту свой приз за очередной пережитый день, как на кухню врывается бабушка.

- Я так и знала! – постукивает носком тапка по мраморной плитке и упирает руки в боки, глядя на застывших нас.

Чуть ли не стону от разочарования и откладываю еду обратно на тарелку, а дед в свою очередь пытается незаметно спрятать мясо за вазу с цветами. Выходит это у него из рук вон плохо: глубокая тарелка со звоном ударяется об керамику, а затем и вовсе падает на стол, разливая содержимое. Слышу, как деда сыпет проклятиями себе под нос и чуть ли не прыскаю со смеха, прикусывая губу. Ох, сейчас нам всыпят по пятое число.

- А ты чего смеешься? – размахивает руками бабушка, - Родной дед ворует в собственном доме, а ей смешно.

- Завела свою пластинку, - закатывает бабу глаза, пытаясь промакнуть лужу на столе салфетками.

- Сам напрашиваешься, - фыркает она и хватает тряпку с бортика раковины, неумолимо приближаясь к нам со сверкающими глазами.

- Чего сидишь? Ешь давай, - обращается ко мне, - И так всю красоту размохратили уже.

Самозабвенно набрасываюсь на уже подстывший хачапури и откусываю щедрый кусок, блаженно мыча и сыпя комплиментами в сторону бабушки. Надо задобрит разбушевавшийся ураган. Может хоть над дедом сжалится и не будет этим вечером лупить его мокрым полотенцем.