Причины такого задора и приподнятого настроения были еще и в другом. Два дня назад Бочкин получил письмо от Лизы Зотовой, юной студентки вокального отделения консерватории, которую в прошлом году навещал в больнице, где девушка лежала с осколочным ранением ноги. А потом раненую певицу отправили в эвакуацию в Куйбышев. Молодые люди переписывались всю зиму, а потом письма от девушки перестали приходить. На Бочкине не было лица. Соколов несколько раз слышал, как Николай жаловался своему земляку Логунову, что он, простой парень с Урала, наверное, не чета будущей певице. Наверное, она разочаровалась в нем.

Но вот снова пришло письмо, и Бочкин был счастлив. Даже собираясь в опасный рейд.

– Я здесь, товарищ лейтенант! – Заряжающий выбрался из люка, спрыгнул на траву и одернул комбинезон.

– Ты чего улыбаешься? – не удержался Алексей, зная, что парню будет приятно лишний раз рассказать о важном событии.

– Письмо, товарищ лейтенант, – смущенно ответил Бочкин. – Представляете, четыре месяца не было, а тут раз – и письмо. А остальные потерялись. Она писала мне, а я не знал. Думал…

– Коля, не надо думать, когда любишь, – усмехнулся Соколов. – Надо просто любить и верить – ей и в то, что все закончится хорошо. Как там поживает твоя Лиза?

Бочкин расплылся в блаженной улыбке, уши его предательски зарделись. Еще бы, командир сказал: «Твоя Лиза!» Соколов боковым зрением заметил, что Логунов, стоя у танка, внимательно смотрит на них. Смотрит с нежностью, хотя, по возрасту, Коля вполне годится Логунову в сыновья. Да и не только по возрасту. Ведь Василий Иванович ухаживал перед войной за матерью Бочкина.

– Николай, собери заряжающих из других танков и передай мой приказ отправляться на кухню. Принести ужин на всех.

– Есть! – расплылся в довольной улыбке Бочкин. Чуть было не приложил руку к голове, но вспомнил, что пилотка осталась в танке, снова смутился и полез по броне наверх.

Соколов посмотрел вслед заряжающему, потом подошел к сибиряку:

– Как, Василий Иванович?

– Все готово, командир. Семен с Русланом два пальца на левой гусенице поменяли. У Началова тяга фрикциона полетела. Заменили. Шевырев мучился с ТПУ, но Руслан помог, разобрался, починили. Снаряды и патроны приняли, машины проверили, масло залили из своих запасов. Ждем, когда лейтенант Задорожный с солярой прибудет. Заправимся и айда!

Логунов говорил не спеша, понимая, что сейчас командиру требуется не доклад по стойке «смирно». Давно у них в экипаже исчезла эта строевая обязаловка в отношениях. Сроднились. Когда при посторонних или при начальстве, тогда, конечно, надо блюсти Устав и марку держать. А когда наедине или на отдыхе…

– Коля как, Василий Иванович? Принял ваши отношения с матерью?

– Можно сказать и так, – солидно кивнул старшина. – Да он парень-то добрый, понимающий. И мать любит. Ему ведь главное, чтобы она счастлива была. А у нас с ним вроде уж наладились отношения. Столько времени вместе в одном танке. Столько раз на пару в глаза смерти смотрели. Я думаю, я ему как частичка дома, он, когда рядом со мной, вроде и по дому, и по матери меньше тоскует.

– А вы? – хитро прищурился Соколов.

– Да и я, что тут греха таить, – улыбнулся открытой улыбкой старшина и пригладил волосы с заметной сединой.

Соколов обошел «семерку», проверил, как Омаев с механиком-водителем укладывают инструмент, и пошел к другим танкам роты. Улица была пустынной. Машины стояли вдоль брошенных, поврежденных, часто почти до основания разрушенных снарядами домов. Некоторые здания были тронуты пожарами, сады раздавлены гусеницами танков. Ни жителей, ни петухов, ни собак.