Офицеров также беспокоили масштабы мародерства. Лишь немногие солдаты покупали у местных жителей продукты, не в последнюю очередь потому, что денежное довольствие военнослужащих вермахта было недостаточным. «Солдаты просто заходят в огород и берут все, что им нужно, – писал в своем дневнике командир роты 384-й пехотной дивизии летом 1942 года, во время наступления на Сталинград. – Они также забирают вещи и домашнюю утварь. Это немыслимо. Постоянно издаются строжайшие запреты, но простой солдат не сдерживает себя. К такому поведению его вынуждает голод».[110] Последствия этого в стране с таким суровым климатом, как Россия, были просто чудовищными. Лишенное продовольственных запасов местное население с наступлением зимы было обречено на голодную смерть.

Страшная правда, признать которую готовы были лишь очень немногие офицеры, заключалась в том, что терпимость или даже поддержка нацистской доктрины «расовой войны» на Восточном фронте, находящейся за рамками международных законов и правил, обязательно должна была рано или поздно превратить немецкую армию в преступную организацию. Нежелание генералов выступить с протестом являлось свидетельством полного отсутствия у них душевной чуткости, морального мужества. При этом физическое мужество не требовалось. Нацисты, по крайней мере на ранних этапах кампании в России, в худшем случае отстранили бы старшего офицера, в открытую заявившего о своем несогласии с проводимой политикой, от командования.

Гитлер мастерски владел искусством манипулировать генералами. Хотя большинство командиров 6-й армии не были убежденными нацистами, они тем не менее оставались верны фюреру или хотя бы делали вид, что верны. Например, письмо, написанное 20 апреля, датировалось «днем рождения фюрера», а открытки заканчивались фразой «Да здравствует фюрер!».

При этом высшие офицеры могли сохранять свою независимость и служебное положение, используя исключительно военные, а не политические доводы. Генерал-полковник Карл Штрекер, командир 11-го корпуса, бесстрашный старый вояка, всегда дистанцировался от нацистского режима. Свои обращения к солдатам он подписывал: «С нами Бог! Мы верим в победу! Вперед, мои доблестные воины!»[111] Что намного важнее, Штрекер лично отменял противозаконные приказы вышестоящего начальства. Как-то раз он даже лично объехал все части, проверяя, что офицеры его поняли. Начальником штаба он взял к себе Гроскурта, и они вдвоем руководили обороной последней окруженной под Сталинградом группировки, верные не фюреру, а своему воинскому долгу.

Вопреки всем законам войны, красноармейцам, сдавшимся в плен, вовсе не гарантировалась жизнь. На третий день вторжения на Украину Август фон Кагенек, командир разведывательного подразделения 9-й танковой дивизии, увидел из башни своей бронемашины трупы, лежащие ровной линией под деревьями вдоль проселочной дороги, в одном и том же положении – лицом вниз.[112] Совершенно очевидно, что никто из них не погиб в бою. Нацистская пропаганда призывала солдат убивать, играя одновременно на ненависти и присущих любому человеку страхах, но в то же время постоянно напоминала, что они доблестные германские воины. Результатом такого сочетания стало мощнейшее разрушительное воздействие на психику, ибо это была попытка контролировать внешние проявления осмотрительности, порождающей самые непредсказуемые реакции. В первую очередь геббельсовская пропаганда раздувала страх оказаться в плену. «Мы боялись, – признался Кагенек, – боялись попасть в руки к русским, несомненно жаждущим отомстить за наше внезапное нападение».