И разве дело ограничивается лишь вопросами права? Претензии толстых жаб на любовь (в том числе – неразделенную) выглядят смехотворными. Их слезы нередко принимаются за пот, струящийся по лицу, а тяжелые вздохи – за одышку. Ни одна толстая жаба не была замечена на обложке популярного журнала, ни одна не сделала карьеры в шоу-бизнесе, каким бы золотым или бриллиантовым ни был ее голос, – вот они и отираются на оперных и джазовых задворках. Маются с контрабасами и виолончелями, потому что крошечная скрипка в их руках выглядит нелепо. Подразумевается, что и ум у них такой же заплывший, как и тело, а никакой не острый. И если уж случится несчастье и толстая жаба совершит эпохальное открытие, двинувшее вперед науку, или создаст шедевр, способный перевернуть представления об искусстве, – что ж, их отметят и, возможно, даже наградят. Но как-то украдкой, стыдливо, едва ли не под покровом ночи. Конечно же, никто не запрещает толстым жабам творить, но пусть они делают это где-то там, на выселках, за линией горизонта, не смущая взор хорошо сложенного и проникнутого духом раздельного питания cosmopolitan-мира.

Так или примерно так думает Елизавета, мрачно глядя на Пирога с Шалимаром.

– Идите вы к черту, – наконец заявляет она. – Кретинки. Дуры алчные.

– Сама дура! Сиди в своем дерьме, а мы тебя знать не знаем! И никогда больше к нам не подходи! Ты слышишь – ни-ко-гда!

«Никогда» в семнадцать лет длится две недели, от силы – месяц. Пирогу с Шалимаром хватило двух дней, чтобы смертельно соскучиться, и пяти, чтобы помириться. У этого примирения существует масса подводных камней, о них все трое подсознательно стараются не вспоминать Пирог и Шалимар не очень-то ладят друг с другом, а Елизавета всегда служила буферной зоной между ними и одновременно цементирующим составом, благодаря которому столь сомнительная дружба до сих пор не развалилась.

Пирогу не интересны россказни о девичьих победах Шалимара (подлинных или мнимых). Шалимара же с души воротит от бесконечных терзаний Пирога, какую профессию выбрать, чтобы крупно не прогадать в материальном и карьерном плане, и стоит ли посещать курсы фэн-шуй или лучше сосредоточиться на курсах маркетинга и делового английского с носителями языка. Как правило, все это, методично вникая в подробности, выслушивает Елизавета; и, наконец, на фоне тюленеподобной и не слишком привлекательной Лизелотты-Лайзы Пирог и Шалимар смотрятся умопомрачительными куколками, настоящими секси, им даже макияж ни к чему! Если бы Елизавете пришлось эскортировать их в любое из модельных агентств, они с лету подписали бы договор о сотрудничестве с последующим воцарением на лучших подиумах мира. Ведь давно известно: ничто так не красит молодую девушку и не поднимает ее самооценку, как наличие подруги-страшилища.

Спустя пять дней после начала бойкота Пирог и Шалимар, слегка одичавшие от недостатка полноценного общения, вызывают свое страшилище на разговор. Непродолжительный сам по себе, он заканчивается объятиями, слезами раскаяния, заверениями в дружбе до гроба и распитием слабоалкогольных напитков в ближайшем сквере.

– Я так скучала по тебе, Лизелотта! – то и дело повторяет Пирог, прижимая к груди банку с пивом.

– А я скучала еще больше, Лайза! – вторит Пирогу Шалимар, размахивая банкой с джин-тоником. – А ты? Ты хотя бы на волосок соскучилась?

Елизавета в этот момент думает о том, что лучше бы взяла пивасик, как Пирог. Или джин-тоник, как Шалимар. Тогда не пришлось бы давиться адской смесью водки и псевдоапельсинового сока под названием «Отвертка». И зачем только она купила эту гадость?