Выслушав заявление Троцкого, делегации Германии и Австро-Венгрии склонялись к тому, чтобы принять состояние мира де-факто. Российская делегация вернулась в Москву в уверенности, что немцы наступать не будут.

14 февраля высший орган государственной власти – Всероссийский центральный исполнительный комитет принял резолюцию: «Заслушав и обсудив доклад мирной делегации, ВЦИК вполне одобряет образ действий своих представителей в Бресте».

Однако немецкое командование сообщило, что с 18 февраля будет считать себя в состоянии войны с Россией. Не все в России сокрушались, когда немцы начали наступление. Напротив, были люди, которые надеялись, что немцы уничтожат большевиков, и сожалели, что немецкое правительство готово в обмен на подписание мира фактически заключить союз с большевиками.

Писательница Зинаида Гиппиус, ненавидевшая революцию, 7 февраля 1918 года записывала в дневнике:

«Германия всегда понимала нас больше, ибо всегда была к нам внимательнее. Она могла бы понять: сейчас мы опаснее, чем когда-либо, опасны для всего тела Европы (и для тела Германии, да, да!). Мы – чумная язва. Изолировать нас нельзя, надо уничтожать гнездо бацилл, выжечь, если надо, – и притом торопиться, в своих же, в своих собственных интересах!»

Когда немцы начали наступление, французы и англичане предложили России помощь. Часть членов советского руководства была против вообще каких-либо соглашений с империалистами. Троцкий считал, что, если предлагают помощь, надо этим воспользоваться. Ленин сформулировал решение так: уполномочить товарища Троцкого принять помощь разбойников французского империализма против немецких разбойников.

Тем не менее было ясно, что с немцами придется договариваться, и как можно быстрее. Но немцы выставили такие условия, идти на которые казалось заведомо невозможным.

Возмущенный Ленин сказал Троцкому:

– Да, придется драться, хоть и нечем. Иного выхода, кажется, уже нет.

Но минут через пятнадцать, когда Троцкий вновь зашел к нему, Ленин уже успокоился:

– Нет, нельзя менять политику.

Зинаида Гиппиус записала в дневнике:

«Большевики совершенно потеряли голову. Мечутся: священная война! Нет, – мир для спасения революционного Петрограда и советской власти! Нет, – все-таки война, умрем сами! Нет, – не умрем, а перейдем в Москву, а возьмут Москву, – мы в Тулу, и мы… Что, наконец? Да все, – только власти не уступим, никого к ней не подпустим, и верим, германский пролетариат… Когда? Все равно когда…»

В Москве между лидерами большевиков шли ожесточенные споры. ЦК отказывался подписывать мир с немцами, требовал защищать революцию с оружием в руках. Теперь условия мира были еще хуже: Россия теряла Прибалтику и часть Белоруссии. Города Карс, Батум и Ардаган надо было отдать Турции. Признать независимость Украины, немедленно демобилизовать армию и уплатить Германии шесть миллиардов марок контрибуции.

Ленин доказывал необходимость капитуляции – никакие потери не имеют значения, можно отказаться от Польши, Финляндии, признать независимость Украины, лишь бы сохранить власть. Троцкий не был с ним согласен, но, понимая опасность ситуации, воздержался при голосовании. Ленинская точка зрения была принята. Если бы Троцкий проголосовал против Ленина, немцы могли взять Москву и Петроград, и власть большевиков, возможно, кончилась бы…

Николай Васильевич Устрялов, приверженец идеологии национал-большевизма, который одним из первых пришел к выводу, что большевизм имеет глубокие национальный корни, считал, что политика Троцкого на переговорах с немцами – «наилучший выход из того положения», в какое попали большевики. И был возмущен Брестским миром: «Мир с Германией – моральное самоубийство русской революции».