– Ты что-нибудь слышал? – спросила Лу.

– Слышал, как он храпит, а потом не до того было…

Лу подошла к окну, отодвинула штору, вздохнула.

– Вот и дождь, – сказала она. – Пойдем.

Я схватил ее туфли, и мы побежали вниз.

Лу решительно направилась в кабинет мужа, включила настольную лампу, легко сдвинула вбок секцию книжного шкафа, за которым – я такое видел только в кино – оказался сейф, набрала код, открыла стальную дверь, присела на корточки, вытащила с нижней полки спортивную сумку.

– Здесь наличные, – сказала она. – Но тебе надо уходить прямо сейчас.

Я вспомнил о камерах видеонаблюдения, о четырехметровом заборе с колючей проволокой, – а ближайшие деревья были посажены в пяти метрах от ограды, – об охранниках с собаками, которых я видел в день приезда, но Лу это знала не хуже меня. В ящике письменного стола она нашла ключ от аппаратной, где находился пульт управления видеокамерами, и без промедления бросилась туда – я едва поспевал за нею со спортивной сумкой и ее туфлями в руках.

– Оказывается, мы зря прятались, – сказала она, когда мы оказались в аппаратной. – Эти люди вырубили все камеры.

– Люди?

– Ну не один же человек все это провернул. – Выключила свет в аппаратной. – Поторапливайся.

Мы прошли через кухню на задний двор и побежали под дождем через поле к экскаватору, который стоял метрах в трехстах от дома.

Вокруг машины были расставлены на треногах фонари, которые освещали канаву, тянувшуюся до забора.

– Трубы меняют, – сказала Лу.

Лу подняла сетку, натянутую над канавой, мы наспех поцеловались, я спрыгнул в траншею и, пригнувшись, двинулся вперед по щиколотки в жидкой грязи, на четвереньках прополз под забором, выбрался наверх, вскинул сумку на плечо и зашагал к лесу.

На то, чтобы добраться до дома, у меня ушло часов пять-шесть, и это были мучительные часы.

Промокший, перепуганный, плохо соображающий, я брел по лесу, спотыкаясь о корни деревьев, падал в какие-то ямы, выползал из оврагов, но боялся выйти на дорогу, где меня наверняка могли подстерегать какие-нибудь хмурые мужики с топорами, которые за версту чуют деньги. Я думал о Борисе, который лежал в луже стынущей липкой крови посреди широченной кровати, о том, как объяснить в банке происхождение такой кучи денег, и о Лу, женщине с маленьким мочевым пузырем. Я думал о том, что мог бы жениться на ней, вдове мультимиллионера и законной наследнице его состояния, жить в роскоши и писать без спешки, но тотчас гнал эти мысли вон, понимая, что она ни за что не выйдет за меня, да и мне это не нужно, потому что я и в самом деле не знал, зачем мне это, а просто хотел денег и Лу, и все больше запутывался, запутывался…

Думал, боялся, брел, надеялся, падал, стонал, полз, волоча за собой сумку и не соображая уже, куда иду, куда ползу, пока не наткнулся на сарайчик, стоявший на вершине невысокого холма, и, к счастью, дверь оказалась незапертой, – вошел, сгреб солому в угол, сел, прижав сумку с деньгами спиной к стене, и забылся тяжелым сном…

Спал я, наверное, часа два-три, а когда проснулся и вышел из сарая, дождь уже кончился.

Светало, воздух был прохладным, с веток капало, где-то стрекотала сорока.

Надо было выбираться на дорогу, ловить машину, чтобы добраться до дома, но я весь был в грязи, а в моем бумажнике оказалось всего сто рублей. Зато теперь я не боялся ни ищеек, идущих по моему следу, ни мужиков с топорами, которые ночью мерещились мне за каждым кустом.

Я двинулся вниз, туда, где, как мне казалось, должна быть дорога.

Солнце уже поднялось над верхушками деревьев, когда у обочины остановился грузовичок, за рулем которого сидел веселый морщинистый старик. Глянув на мои брюки, он бросил на сиденье мятую газету. Я сел на газету, открыл початую бутылку, отпил.