Наташа и мама сидели за большим столом в зале. Наташа делала уроки, мама проверяла тетради. У мамы был методический день, она не ходила в свою школу.

Я спросил:

– А что, на самом деле может быть ядерная война?

Мама подняла голову, посмотрела на меня.

– Наверно, может…

– И что, мы все погибнем?

– Ну… Не надо так говорить. Люди ведь борются за мир, против гонки вооружений…

– Но погибнуть все равно можем, – сказала Наташа.

– И ты не боишься? – спросил я.

– Я про это как-то не думаю…

– А ты, мам, боишься?

– Не знаю. Если все-все погибнут, то не страшно. Ладно, хватит про это. Иди лучше мой руки и обедай. Я только что щи разогрела.

Я снял с плиты зеленую кастрюлю, взял половник и налил себе полмиски, бросил назад в кастрюлю куски картошки. Открыл холодильник, вынул литровую банку сметаны, снял с нее крышку, положил в щи ложку сметаны, еще одну. В сметане остался желтый отпечаток от ложки.

В зале мама говорила Наташе:

– Всегда должна быть какая-то гибкость. Это же школа, а не армия. Да, я дежурный учитель, но я не могу уследить за каждым. Кто-то может и пробежать, это же первоклассники. Только что из детского сада пришли… Их нельзя заставить все время ходить по струнке – они еще не привыкли, не понимают. Зачем же сразу отчитывать…

– Мам, ты не переживай так все это серьезно, – сказала Наташа. – Не принимай близко к сердцу. Из-за всяких мелочей расстраиваться…

– Ну разве это мелочь? Меня директор перед всей школой отчитывает, а для тебя это мелочь?

– Ну а что тогда надо сделать? Уволиться, перейти в другую школу?

– А что, в другой школе будет не то же самое?

– Вот, я и говорю…

Я сидел на кушетке в кабинете медсестры, ждал очереди лечить зубы. Врачиха – толстая старая тетка – сверлила зуб Кутепову. Он дрыгался в кресле и пищал. Врачиха выключила бормашину, заорала на него:

– Ты что, дурной? Что ты дергаешься? Хочешь, чтобы я тебе что-нибудь во рту порезала?

Я сел в кресло, сжал руками подлокотники. Сердце забилось быстрей. В плевательнице лежали куски окровавленной ваты.

– Шире рот открывай, что я так у тебя тут увижу? – гаркнула на меня врачиха.

Я разинул рот так широко, как мог. Она начала ковырять в зубах железкой.

– Так… Тут у тебя дырка, надо пломбу поставить…

– Все, больше не будете сверлить? – спросил я.

– Сколько надо, столько и буду. Не спрашивай, понял?

Врачиха нажала ногой на педаль, бормашина завертелась. Я вжался в кресло. Она сунула сверло мне в рот, я еле успел отдернуть язык. Сразу стало больно. Я сильнее сжал поручни кресла…

– Все, с тобой разобрались. Два часа не есть. Следующий.

Я слез с кресла, вышел в коридор. У зеркала рядом с гардеробом причесывалась десятиклассница. Я часто видел ее на Рабочем. Она гуляла с Рыжим – он в том году закончил школу.

– Что, зубы лечили? – спросила она.

– Да.

– Было больно?

Я кивнул.

– А я не пойду лечить зубы, я их ненавижу лечить. Ненавижу зубных врачей. И ненавижу гинекологов.

Физкультура была последним уроком. Мы по очереди прыгали через «козла», приземляясь на брезентовые старые маты. На длинной деревянной лавке сидели освобожденные от урока – Корсунова, Тарасевич и Лозовская. Тимур Николаевич в черном спортивном костюме стоял напротив «козла».

Мы прыгнули по последнему разу.

– Все, теперь оттащили «козла» и маты – и баскетбол. Сначала – девочки, потом – мальчики.

– А почему сначала они? – крикнул Кравцов.

Тимур не ответил, зашел в свою комнату, вынес баскетбольный мяч.

– Стройся! На первый-второй рассчитайсь! – крикнул он девкам.

Пацаны расселись на лавках.

Игра закончилась. Мы зашли в раздевалку – все мокрые от пота. Команда, в которой был я, выиграла двадцать один – шестнадцать.