Она спрятала сотовый под подушку в спальне – чтобы он не звонил и не вибрировал страшными смсками. Заперла дверь и даже – насколько смогла – подтолкнула к ней стиралку.

Это паника, паника, говорила она себе. Надо просто успокоиться, надо взять себя в руки. Но пульсы были сильнее: Майя начинала то плакать, то лупить себя по щекам, не чувствуя прикосновений, не слыша звука пощечин.

Вуду. Иголки в живот. Ты задыхаешься и только моргаешь от боли – разноцветной, переливающейся, больше оранжево-красной, наползающей жарким горизонтом, холодной тошнотворной волной.

– Эй!

Майя вздрогнула и с ужасом обернулась.

На пороге комнаты стоял Витька.

– Витя! – завопила Майя и бросилась к нему, снова заревев.

Витька покачнулся, когда она в него врезалась, но тут же сграбастал Майю в охапку, пытаясь одновременно гладить по растрепанным коротким волосам.

Даже дышать трудно, но так всё равно лучше, чем когда никто не держит. Майю продолжало колотить, и она ни слова не понимала из того, что говорил Витька. Неважно, само журчание его речи чуть-чуть успокаивало.

Минут через двадцать, а может, тридцать, или через пять часов – кто знает, появился и Леша.

К этому моменту уже подействовали валокордин – Витька налил ей слоновью дозу – и теплая грелка в ногах.

Витька с Лешкой начали успокаивать лежащую на диване Майю на два голоса: уверенно кивая, взбивая воздух ладонями, поддакивая друг другу.

Майя сначала ничего не говорила, просто, сжав губы и стараясь не стучать зубами, слушала.

Потом пробовала в отчаянии отворачиваться – сами не верят, и в голове мусор. Не знают будто бы! Как это Илье-то (ой, опять втыкается в живот!), Илье как поможет?! Она поняла, что втайне надеялась – эти двое сразу разузнают. Свяжутся. Определятся. А они только сами себе врут. И неубедительно. И страшно…

Лешка пододвинулся ближе к ее дивану и заговорил медленно, нараспев:

– Ма, ты слушай только меня – как папочку.

– Мамочку, – мрачно заметил Витька.

– Выключи себя и возьми общий план, – говорил Лешка, не обращая внимания на подъебки, – как учит господь наш Герман-отец и сын. Сто сорок шесть процентов, что это те же самые ушлепки, которые в июле меня фигачили. Ну, так и тут как со мной будет: определят в сарай на пару ночей или где они там копошатся. Подержат несколько деньков и выпустят голым с надписью на спине. Не больно и не страшно. Противно разве.

– У тебя можно курить? – спросил Витька. Раньше никогда не спрашивал.

Майя криво ухмыльнулась. Леха хлопнул себя по лбу и протянул ей пачку. Какие-то синие тошнотворные, Майя даже закашлялась. Три месяца держалась. Или больше, спросила она себя, – и тут же на себя отчаянно разозлилась. Что это, сука, за мысли такие?! Нашла о чем думать!

– И что? – с вызовом спросила она Лешку, но тут встрял Витька.

– Если будем сидеть на жопе ровно, то они его могут сколько хочешь держать… – он сообразил, что сказал не то, и тут же затараторил: – В смысле, дольше могут. А если мы их подпнем – другое дело. Майка, тут нельзя отмораживаться. Скакать надо!

– Может, к ментам? – неуверенно предложила Майя.

Витька вздохнул и оскалился в усмешке смертельно больного. Лешка заржал.

– Ма, да менты же их и крышуют, ты же сама говорила, помнишь?

Майя кивнула. Просто когда говоришь в обычное время – одно, а теперь хочется хвататься за любую возможность.

– Не поможет, – предупредил Витька. – Только нас самих повяжут – за сепаратизм, как Школьника, или за хулиганку, за вандализм, – не знаю. Закроют, и всё.

Никто не спорил.

– Вы уже, смотрю, обо всем договорились, – сказала, наконец, Майя. Она чувствовала, что самое время снова заплакать, только слез уже нет.