Катон Старший сказал тем, кто хвалил человека, безрассудно смелого и дерзкого в военных действиях: «Ценить высоко мужество и нимало не ценить жизни – две вещи, между собою разные». Замечание его весьма справедливо. В войске Антигона был воин слабого и испорченного здоровья, который в битвах сражался с отчаянной храбростью. Царь спросил его о причине бледности лица его, и воин объявил ему, что он страдает некой тайной болезнью. Антигон приказал врачам употребить все старание, чтобы его исцелить, если только возможно. Храбрый воин скоро выздоровел, но с тех пор уже не пренебрегал опасностью и не был стремителен в битвах. Антигон удивился этой перемене и выговаривал за то воину, который не стал скрывать причины. «Государь! – сказал он ему. – Ты сделал меня робким, ибо ты освободил меня от тех зол, которые заставляли меня пренебрегать жизнью». На то же самое намекал и некий сибарит*, который говорил о спартанцах, что нимало не важно, если они в сражениях умирают охотно, желая избавиться от столь трудной и суровой жизни. Неудивительно, если истлевшие от неги и роскоши сибариты думают, что те ненавидят жизнь, которые по любви к славе и к долгу не боятся смерти; что касается до лакедемонян, то доблесть делала их способными и жить и умирать с удовольствием, как доказывает следующая надгробная надпись:

Бежать от смерти – недостойно порицания, когда кто желает жить не бесчестно; искать ее не славно, если сие происходит от презрения к жизни. По этой причине Гомер выводит на поле брани самых воинственных и храбрых своих героев всегда хорошо вооруженными. Греческие законодатели определили наказание тому, кто в сражении потеряет щит, а не меч или копье, желая тем указать, что надлежит каждому, особенно же правителю государства или полководцу, думать прежде о том, чтобы самому не пострадать, нежели причинить вред неприятелю.

Если справедливо рассуждал Ификрат, уподобляя легкую пехоту рукам, конницу – ногам, тяжелую пехоту – груди, а полководца – голове, то полководец, действуя безрассудно и дерзко, не только не щадит себя самого, но и тех, кого спасение от него зависит, – и наоборот. По этой причине Калликратид*, хоть и великий полководец, дал неблагоразумный ответ прорицателю, который советовал ему беречься, ибо жертвы предзнаменовали ему смерть. «Благополучие Спарты, – сказал он, – не в одном человеке состоит». Конечно, Калликратид был «одним человеком», сражаясь на море или на твердой земле, но военачальствуя, он соединял в одном себе силу всех. Тот не «один», вместе с кем множество людей погибает. Мнение старого Антигона справедливее. Когда он хотел дать при Андросе* сражение и некто заметил, что у неприятеля гораздо больше кораблей, то Антигон сказал ему: «А меня одного за много ли кораблей считаешь?» Он тем достойно возвысил важность военачальства, когда оно сопряжено с опытностью и мужеством. Первый долг военачальства – спасать того, кто все прочее спасает. Когда Харет показывал афинянам рубцы ран на теле своем и щит, проколотый копьем, то Тимофей* сказал: «Что до меня касается, мне было стыдно, когда при осаде Самоса стрела упала близ меня; мне показалось, что я веду себя как молодой и безрассудный человек, а не так, как полководец и предводитель многочисленной силы». Конечно, в таком случае, когда опасность полководца может дать великий перевес всему делу, надлежит и рукой, и всем телом действовать и жертвовать собою, не уважая тех, кто говорит, что хорошему полководцу должно умереть от старости или, по крайней мере, в старости. Но там, где выгода, происходящая от успеха в предприятии, маловажна, а все может погибнуть от неудачи, никто не требует от полководца подвигов простого воина, совершаемых с опасностью для жизни его.