«Это черт знает что такое! – думал он, сжимая кулаки. – Как все-таки несправедливо! Ничего. Я эту самую справедливость восстановлю. Вот этой рукой! Или этой… неважно».

До самого Енисейска его бесстрастно рассматривала единственная соседка. Бесцветные глаза надменно смотрели на его страдальческое лицо. Ясное дело – английская стерлядь. Видно, едет устраиваться к кому-то гувернанткой. Это сейчас модно. Нет, точно англичанка! За всю дорогу не сказала ни слова.

Бальтазар увидел Маркова и Скромнягина только сейчас. Он с самого начала судебного заседания слушал выступавшего и смотрел только на него, присяжного поверенного Петрушу Восьмеркина.

Петруша был толстоват, лысоват и слеповат. Ужасно походил на старого крота, притом что самому лишь четвертый десяток. На носу сверкало пенсне, щеки краснели и раздувались при каждом слове. Бальтазар прыснул, представив, будто Петруша держит во рту маленькую керосиновую лампу. Тоже еще, светоч правосудия!

Почему зубной врач не обратился к более опытному адвокату? Хотя, если подумать, к кому? В Енисейске и без того мало юристов, а уж после знаменитого государева указа… Днем с огнем не сыскать.

Вернувшись из Петербурга, Бальтазар упросил шефа отложить экзамен по случаю нового суда. Следовало во что бы то ни стало проучить неумеху-врача. Взыскать с него все расходы.

Каждую копейку!

Закончив речь, Петруша неуклюже поклонился. Затем, шаркая ножками, просеменил обратно к скамеечке и шлепнулся рядом с лысым доктором.

Мировой судья Эммануил Гедеонович посмотрел в их сторону. С тонких губ сорвалось:

– То есть ваш доверитель, господин Восьмеркин, полагает доводы уважаемого истца несостоятельными?

Крот сделал вид, будто пытается привстать:

– Точно так-с! Если я не ошибаюсь, в действиях уважаемого доктора отсутствует вина. То есть ежели я опять-таки не ошибаюсь, в нашей стране человек вправе свободно выражать профессиональное мнение.

– Не желает ли доктор что-нибудь дополнить? – махнул прозрачной от худобы ладошкой Эммануил Гедеонович, дозволяя Петруше сесть.

Тот с кряхтением водрузил себя на скамью. Покраснел. Не то от удовольствия, не то от натуги.

На лбу доктора появилась знакомая гармошка, он сказал:

– Нуте-с.

Сухо и резко. Ни у кого не осталось сомнений, что ответ: «Нет!»

Бальтазар покачал головой, закатив глаза к потолку.

Судья перевернул какую-то страничку и с минуту ее изучал. Затем произнес:

– Значит, так! Истец Самохвалов, вы утверждаете, что милостью господина доктора оказались, по вашему выражению, на мели. Скажите, милостивый государь мой, какие именно расходы вы понесли?

– Железнодорожный билет, две штуки, – принялся загибать пальцы Бальтазар, его взгляд победительно устремился в сторону шефа. – Чай с лимоном, две штуки. Услуги извозчика – целых два рубля! Разбухший от дождя цилиндр, одна штука. А еще вынужден прибавить, господа, разбитую копилку-свинку из китайского фарфора!

– Помилуйте, – вскинулся Петруша, – копилка-то в чем виновата?

Бальтазар снисходительно улыбнулся:

– А где, по-вашему, я хранил деньги для оплаты всех этих расходов? Под подушкой?

– Ну хорошо-с! – стукнул молоточком Эммануил Гедеонович, и его губы чуть раздвинулись. – Допустим, вы действительно все это потратили на ваш… эмм… лечебно-оздоровительный вояж.

Не уловив иронии, Бальтазар важно кивнул.

– Но, – продолжил судья, – какие у вас доказательства, что во всем этом виноват уважаемый доктор?

– Вот-вот-с! И я хотел бы это знать! – взвился Петруша и доверительно тронул доктора за плечо. Дескать, не тушуйтесь, сейчас все решится.