Это добавило убедительности его собственной актерской игре. Громила и его хозяин немного посверлили нас взглядами, но мы очень натурально скорбели, и вскоре они потеряли к нам интерес.

– Вот теперь сбегай, возложи цветочки, и будем потихоньку отходить, – шепнула я брату.

Зяма воздел повыше свои гвоздички и нетвердой поступью пьяной мажоретки побрел к гробу, где показательно грустные граждане с букетами образовали небольшую очередь. Братишка недолго топтался в ней замыкающим, к нему быстро пристроилась худосочная дамочка с фантазийной стрижкой в богатой цветовой гамме тигровой шкуры. Она потянулась вишневыми губками к Зяминому ушку, и мой непутевый братец мгновенно оживился, расправил плечи, засверкал очами. Мне осталось надеяться только на то, что блеск его глаз окружающие объяснят для себя мужественно удержанными слезами.

– Казанова несчастный! – ядовито прошипела я, царапая крыловидные лопатки тощей дамочки острым взглядом и мысленно приказывая ей отвалить куда подальше.

Худышка оказалась удивительно восприимчива к моему ментальному сигналу. Пошептавшись с Зямой всего минуточку, дамочка поспешно отошла в сторону, даже не оставив в предписанном ритуалом месте пару бордовых роз. Краем глаза я проследила за тем, как она ушла по аллее, занятой автомобилями из траурного кортежа, и уже не в первый раз подумала, что братец мой – совершенно незаурядный мужчина. Надо же, после такой короткой беседы с ним впечатлительная женщина напрочь позабыла, зачем вообще пришла на кладбище!

– Надо предложить мамуле написать биографию любимого сына – бестселлер «Казимир Кузнецов как воплощение жизнелюбия и неиссякаемый источник позитивной энергии»! – съехидничал мой внутренний голос.

Я кивнула. Право, стань Зяма психоаналитиком, он мог бы возвращать к жизни толпы суицидально настроенных дурочек! По-моему, есть только две женщины, которым он не способен заморочить голову: это я и наша мамуля.

Впрочем, я тоже ощущала некоторое головокружение, только причиной его были не Зямины чары, а жуткая жара.

В два часа пополудни под июльским солнцем на кладбище было жарко, как в аду. Впору было позавидовать китайцам (или японцам?), у которых традиционным траурным цветом является белый! Осмотревшись, я поняла, что промахнулась с покупкой черного суконного платья с подобающим случаю скромным вырезом. Прочие дамы без стеснения надели дырчатые кружевные блузки, легкие сарафаны на тонких бретельках и очень-очень маленькие черные платьица. Хотя все эти наряды были приличного черного цвета, легкость мануфактуры и фасона делали их гораздо более подходящими для вечернего выхода с танцами и обжиманцами. В толпе легкомысленно разряженных дамочек я выглядела смиренной монашенкой.

Зато у меня был самый красивый спутник! Надо отдать должное Зяме, на фоне других мужчин он смотрелся, как фламинго среди пингвинов. Не только потому, что ни один другой джентльмен не облачился в моднейший костюм из розового льна. Просто наш Зяма действительно хорош собой: высокий, с отличной фигурой и приятной скуластой физиономией, которой напускная скорбь придала обольстительной томности. Я прямо залюбовалась братишкой, когда он пошел возлагать цветы к ногам своей усопшей подруги.

Другие граждане на него тоже засматривались. У большинства, чуждого высоких художеств, розовый колер плохо ассоциировался с трауром. Однако Зямина рубашка под пиджаком жизнерадостного цвета была чернильно-черной, и в этом сочетании угадывалось что-то глубоко символическое, намек на близкое соседство цветущей младой жизни и темного праха.